улыбочкой.
Синто все еще лежал лицом навзничь и, хотя дышал часто и хрипло, был, похоже, без сознания. Видимо, князь ударил его сильно… и ведь непонятно, что теперь делать, как приводить в чувство. Сев рядом на корточки, он положил ему руку на затылок, под кромку ошейника. Пальцы ощутили какая-то жилку, что пульсировала быстро и неровно. И Митька неожиданно подумал — а не лучше ли, чтобы он и оставался вот так, в беспамятстве? Ведь если князь не шутил насчет казни… продолжать эту мысль ему очень не хотелось. Но ведь надежда на кассара очень хиленькая. Похоже, князь Диу непобедим.
— Кстати, — оживившись какой-то своей мысли, князь заговорил нарочито медленно, вкрадчиво. — Я вот подумал, что справедливости ради надо бы тебе дать последнюю возможность исправиться.
— С каких это пор ты уверовал в справедливость? — рассеянно спросил кассар. Он зачем-то прислонил к стене свой меч, а сам отошел подальше, почти к самому центру, где клубилась в невидимом стакане багровая масса.
— Я неверно выразился, — признал князь. — Справедливость — это для дураков, умные люди признают лишь интерес. Ну так вот мне просто стало интересно. Вот гляди, и тебя, и этого мальчишку, — палец его указал на распластанного на полу Синто, — сегодня казнят, и казнят мучительно. Я же предлагаю тебе иное. Ублажи Господина мрака, принеси ему мальчишку в жертву — и можешь убираться из моего замка. Можешь даже докладывать обо мне Собранию Старцев — теперь-то все равно. Смотри, и жизнь свою молодую спасешь, и парнишку от мук избавишь. Чик по горлу — и он уже внизу. Змей, как ты выражаешься, кормит. Хотя на самом деле там и не змеи вовсе, но куда уж тебе вместить… Решай, хаграно!
Слово это показалось Митьке смутно знакомым. Странно, вроде и ничего оно не означало по- олларски, но ведь не просто же так! Может, на этом их древнем языке? Он вдруг вспомнил, кто еще так называл кассара. Ну конечно, тот бродячий единянский проповедник, замученный в деревне… как же она называлась? А, Хилъяу-Тамга. Ну и названьице…
А может… Может, и в самом деле лучше кассару согласиться? Раз уж совсем ничего нельзя сделать, раз уж Синто ждет сегодня жуткая смерть… так хоть чтобы без мучений. Синто… Его единственный здешний друг. Если не считать Хьясси, конечно. Ну почему так получается — стоит лишь появиться другу, и тут же его убивают? И каждый раз — для этой скотины, Господина мрака. Вот уж кому Митька охотно плюнул в лицо… если, конечно, у твари оно есть. Что же тогда Единый? Куда смотрит? Если Он такой всемогущий — почему тогда не прихлопнет ядовитого паука?
К глазам вновь подкатили слезы. Ну не может же быть все так отвратительно? Хоть что-то же должно случиться? «Единый, ну сделай же хоть что-нибудь, в конце концов! Ну плевать, что Синто в Тебя не верит! Зато я верю… пускай и чуть-чуть, но все-таки… а он мой друг. Он разве виноват, что ему ничего о Тебе не сказали? Неужели его совсем уж никак нельзя спасти? Ну хоть какое-нибудь чудо, а? Молнией князя долбани, что ли… Тут, правда, неба нет, один потолок… неоткуда молнии лететь. Тогда пускай потолок обвалится! Прямо на лысину… или еще что-нибудь».
— Что ж, князь Диу, Владетель Тмерский, черного плаща носитель, я решил…
Кассар говорил негромко и даже как-то задумчиво. Пальцы его сплетались и расплетались, образуя странные фигуры. На меч свой он, казалось, и не смотрел.
— И решил я вот что…
В пальцах его правой руки вдруг сам собой засветился большой фиолетовый кристалл.
— Думаешь, Наставник не предусмотрел того, что сегодня случилось? Ты и впрямь держал меня за дурачка, надеющегося в поединке с тобой на простой меч? Тебя погубила жадность, князь. Уйди же во тьму!
— Что? — Митька с недоверием и радостью видел, как лицо князя вытянулось. Похоже, кассару удалось сбить его веселый издевательский тон. — Что ты имеешь в виду?
— То, что уже поздно метаться, князь. Все камни Наставника связаны между собой. Польстился на изумруд? Ну так вот же!
Он резко, без замаху, метнул в князя фиолетовым камнем, прокричал какое-то жуткое, режущее ухо слово — и кристалл, вспыхнув напоследок сиреневым пламенем, взорвался.
Грохот был такой, будто Единый, услышав Митькины молитвы, обрушил потолок. Но нет — потолок оставался цел, зато князь завизжал пронзительно, словно пущенный под нож поросенок. Его окутало на миг зеленоватое сияние, хлопнул воздух, а потом кровь, темная, быстрая, фонтаном выплеснулась из его левого бока. Халат мгновенно пропитался ею, тяжелые струйки упали на розовый пол, тут же растеклись маленькими черными ручейками. Казалось, ручейки эти, переплетаясь, образуют буквы непонятного алфавита.
Князь, однако, удержался на ногах. Мрачно посмотрев на кассара (а в руках у того вновь появился меч), он бросил в воздух несколько непонятных фраз, и Митька почувствовал, как сразу стало трудно дышать. Воздух в зале сделался плотным чуть ли не как вода, ослабел свет и запрыгали по стенам черные уродливые тени.
— Ловок, ничего не скажешь, — кривя губы в ухмылке, прошептал князь. — Да только ошибся ты, щенок. Этим меня не убьешь. До геллглу ты все же не достал.
— Теперь и мечом достану, — спокойно ответил кассар и двинулся на него.
— А вот попробуй, — сползая по стенке, выкашлял князь. — Тогда всем нам тут и конец. Живая сила там, — махнул он ладонью в центр зала, — на меня заклята. Умру я, лопнет сдерживающая стена, и выльется, всех сожжет. И пацана твоего, лемгну Хайяарова. Ну что, падаль? Победил? Хочешь своему Наставничку смерти, а? Тогда давай, режь меня. Ну?
Харт-ла-Гир вдруг оказался возле Митьки. Рывком поднял его, заглянул в глаза.
— Слушай внимательно. Сейчас ты уйдешь. Не знаю, куда, но беги подальше… Ищи людей Белого Старца, Иргру-Йаро. Он поможет…
— Ты чего-то глупое говоришь, мальчишка, — расслышал его шепот князь. Надо же, умирающий, с распоротым брюхом, истекая кровью — а расслышал. — Никто никуда не уйдет. Стихийные духи перекрыли все выходы, а стража скоро будет здесь. Я, пожалуй, даже не стану тебя убивать сейчас. Отложим до моего выздоровления, и потом уж, в торжественной обстановке…
— Посмотрим, — не оборачиваясь, бросил Харт-ла-Гир, и тут же на ладони его оказался еще один камень, на сей раз янтарно-желтый, со вспыхивающими в его глубине красными искрами. — Это последний из даров Наставника. Митика, сейчас я открою тебе Темную Дорогу. Не знаю, как далеко ты сможешь уйти, но постарайся как можно дальше… не сворачивай в сторону. Хотя тебя будут там всякие сманивать… Ты им не верь, это даже не призраки, а так… пустота… Не сворачивай, сколько сил хватит. Свернешь — тебя выбросит в мир. И если это случится в землях Тмер…
Он сжал камень между ладонями, нараспев произнес очередную абракадабру — и прямо напротив Митьки в воздухе возникло темное пятно. С каждой секундой оно росло, чернело, там, в открывшейся глубине, что-то протяжно дышало, хлюпало, по краям треща, вспыхивали и гасли золотистые искры. И тянуло холодом, но не снежно-ледяным, а гнилым каким-то, точно из подвала, где давно уже разлагается непогребенный труп.
— Иди, Митика! — велел кассар. — Меч, кстати, подбери, может, и пригодится.
— Без Синто никуда не пойду, — звенящим голосом ответил Митька, снизу вверх глядя в страшные, налитые кровью кассарские глаза. — Я друзей не бросаю!
— Эта Дорога не для двоих, — нависая над ним, яростно прошипел кассар. — Только один живой может ею пройти, двое — погибнут сразу.
— Тогда уж лучше здесь умереть. А спасаться одному — западло. Не забыли про Хьясси? Хватит мне этого счастья.
— Паршивец, думаешь, я буду тебя спрашивать?
Отбросив свой меч, кассар одним движением сгреб его, больно сдавил затылок, пригнул колени к подбородку — и легко, словно волейбольный мяч, зашвырнул его в темную дыру.
И уже оттуда, из обволакивающей, плотной тьмы Митька, изловчившись, сумел-таки, извернувшись, увидеть, как розовые стены зала вздулись пузырями, лопнули, и оттуда толпой повалили серые, бесформенные тени. Навалились на кассара, обволокли, прижали к полу.
И еще он услышал смех. Торжествующий, задорный смех князя Диу.
