Он кинул Митьке какую-то тряпку, тот поймал на лету.
— Оденься, — хмуро велел Харт-ла-Гир. — Сейчас не время скаредничать, и кто знает, когда еще мы будем ночевать под крышей.
Тряпка оказалась чем-то вроде мешка с прорезями для головы и рук. Не то черная, не то темно-синяя — сейчас, когда сумерки стремительно прорастали в ночь, цвет уже не разобрать.
Митька поспешил облачиться в это «млоэ» — обычную здешнюю одежду бедноты и рабов, чьи хозяева не доводят экономию до крайности. Конечно, по большому счету тряпка она и есть тряпка. Там, в нормальном мире, в Москве, Митька гляделся бы в ней огородным пугалом, но здесь и это хорошо. Ткань оказалась плотная, грубой выделки, края млоэ доходили Митьке до середины бедер, а в дырку для головы вполне пролезла бы и бычья шея. Все-таки лучше, чем ничего…
— Воздадим прощальные слова духам этого дома, — деловито сказал Харт-ла-Гир. — Я уже поговорил со священной змеей миангу-хин-аалагу, но есть и другие бестелесные покровители, они были милостивы к нам и заслуживают благодарности. Слушай внимательно и тихо повторяй за мной. Тебе придется хорошенько это запомнить, чтобы при случае мог произнести самостоятельно.
Он начал говорить что-то нараспев, и Митька, старательно повторяя, ничего не понимал. На здешний язык нисколько не похоже, и он сейчас произносил совершенно бессмысленные звуки.
К счастью, прощание с духами оказалось недолгим. Кассар пропел заключительную фразу, подошел к извертевшейся Искре и легко, точно и не был ранен, вскочил в седло.
— Ну что, запомнил слова?
— Не-а, — Митька честно помотал головой. — Я ничего не понял. Это по-какому?
— Ясно… — негромко протянул кассар. — Значит, старый язык ты не получил… Что ж, может, и правильно… Это древний язык южного Оллара, уже больше тысячи лет на нем никто не говорит, но заклинания, обрядовые слова, проклятия, благословения — делаются на нем. Тебе придется кое-что выучить, иначе попадешь впросак. Надеюсь, ты в состоянии запомнить десяток-другой выражений?
Митька хмуро кивнул, думая о своей тройке по английскому. А ведь запомнит, куда он денется… если что, кассар мигом освежит ему память.
— Теперь Дэгу с цепи спусти. Жалко пса, пропадет небось. Но и с собой не возьмешь…Может, из соседей кто приютит. Ладно, готов? Ну, бери Уголька в поводу — и пошли. Митька, погладив напоследок хмурую, будто все понявшую псину, развел створки ворот. Ну что ж, прощай, улица Ткачей. Больше он ее не увидит. Митька чувствовал: кончается первый кусок его здешней жизни, и начинается что-то новое. Может, еще хуже и страшнее — но другое. От этого сделалось сразу и тревожно, и весело, и грустно — как тогда, в порту, глядя на огромные белые паруса.
Сумерки жили недолго — когда выходили со двора, на фоне чернильно-синего неба еще можно было различить силуэты домов и деревьев, а уже спустя несколько минут все погрузилось в плотную, густую тьму. Лишь звезды вверху, как следует разгоревшись, напоминали о том, что есть в мире и свет. Есть — но слишком далеко и высоко.
Звезды располагались причудливыми узорами. Ничего общего с земным небом — ни ковша Большой Медведицы, ни Кассиопеи, ни Лебедя, ни Орла — всех тех созвездий, что когда-то маленькому Митьке показывал отец. В деревне Хвостовке, где жила баба Катя и куда отец привозил его на лето, звезды были такие же огромные, яркие — будто разноцветные фонарики или фигурные леденцы. И еще, в отличие от здешнего неба, там был Млечный Путь. Отец брал его за руку, они выходили тихой деревенской улицей в поле, и вскоре не оставалось ничего, кроме травы под ногами и звезд над головой. Отец рассказывал, какие бывают созвездия, почему они так называются, какие с ними связаны греческие мифы.
Так было до третьего класса — а после в Хвостовку уже не ездили. Поначалу мать раздраженным тоном говорила, что не его это ума дело, а потом Митька подслушал, как она плакалась по телефону тете Свете. Оказалось, у отца есть и другая семья, мымра Людка и две малолетние девчонки-близнецы. Сперва Митька приставал к матери, чтобы дала новый отцовский адрес, потом, повзрослев, перестал. Все равно ведь не даст, одни только крики да слезы. И вообще, на кой этот папа сдался, если за пять лет ни разу не позвонил, не встретил где-нибудь на улице. Значит, сын ему больше не нужен, так чего же напрашиваться? Пускай ублажает свою мымру Людку… и этих, сестренок. И плевать, что было заросшее клевером поле, едва заметная кайма леса у горизонта — и усыпанное звездными льдинками небо.
…Уголек прерывисто дышал над ухом, мягко ступая копытами по глинистой дороге. Казалось, он тоже понимал: шуметь сейчас нельзя. А может, и в самом деле понимал — Харт-ла-Гир не раз говорил, что лошади не глупее людей, только у них ум иначе устроен. Не хуже и не лучше, а просто по-другому. Конечно, услышь Митька такое раньше, в Москве, он лишь усмехнулся бы. Всем известно, что у животных разума нет, только у человека. Но вдруг здесь, в Олларе, иначе? Тут и маги настоящие, и звезды другие, так почему бы и лошадям не обладать умом?
Да что же это все-таки за мир? Другая планета? Ну, если судить по звездам, похоже. Неземные звезды, совсем чужие. Параллельное пространство — а почему бы и нет? А, махнул он рукой, все равно ведь не узнаешь. Пока кто-нибудь не разъяснит. Например, какой-нибудь здешний мудрец или маг. А что, вдруг удастся когда-нибудь встретиться с настоящим магом? Правда, после того, что случилось на площади, возле храма Итре-у-Лгами, разговаривать с бородатыми плащеносцами не хотелось. Если они тут все такие…
Может, рассказать все хозяину? Про Землю, про Измайловский парк, про морщинистого лысого колдуна… Собственно, что ему мешает? В худшем случае заработает еще одну порку — ну так это ж не смертельно, к этому он привык… почти. Ну, обзовет его кассар психом и придурком — так он все равно только и знает, что обзываться. Зато, может, что-то полезное удастся выяснить.
А вот действительно ли кассар верит, что Митька — северный варвар? Может, его шутка про упавшего с белой Звезды — не такая уж и шутка? По правде говоря, Харт-ла-Гир ведет себя как-то странно. Казалось бы, он — такой же дикарь, как и все в этом древнем дикарском мире. Как и все вокруг, темный, верит во всяких там богов и богинь, в духов, демонов. Гадкой змеюке молится, молочком ублажает, чтобы не прогневалась. Как и все вокруг — жестокий, чуть что, хватается за прут, дрессирует Митьку, воспитывает образцово-показательного раба. Но вот если задуматься… Что ему важнее — чтобы Митька пользу в хозяйстве приносил, или чтобы вел себя как раб? Пожалуй, второе. Иначе давно бы уже его продал и купил кого-нибудь другого, кто и с лошадьми как следует умеет обходиться, и готовить, и убирать… Митьку-то всему этому он сам учил, не гнушался, хотя по всем кассарским понятиям это западло… попрание чести и все такое. Кассар частенько разговаривает с ним, рассказывает про всякие здешние дела… и как рассказывает — долго, подробно, точно экскурсию ведет. А если разобраться, зачем рабу лекции читать? И так знать должен. А если не знает — ну и пес с ним, его дело — вкалывать на господина и поменьше думать. Нет, что-то здесь неспроста. Или Харту-ла-Гиру чего-то от него, Митьки, нужно, или боится он чего-то, или подозревает… Рискнуть? Да, пожалуй, надо бы.
— Господин! Я вот хотел вам сказать… Я на самом деле не с севера… и не варвар…
Митькин шепот выплеснулся в вязкую темноту и, похоже, растворился в ней, не достигнув ушей кассара. По крайней мере, тот долго молчал. Наконец обернулся и раздраженно бросил:
— Идиот, нашел время! Заткни пасть и не отставай. Все разговоры потом.
Ну что ж, потом так потом. Но интересно — он, похоже, ничуть не удивился Митькиному признанию.
Кстати, а куда они вообще идут? Во тьме ориентироваться было трудно, тем более, то и дело они куда-то сворачивали, но все-таки Митьке казалось, что главные городские ворота совсем в другой стороне. Ворота… Он чуть не хлопнул себя ладонью по лбу. Действительно, идиот! Ворота же плотно закрыты на ночь и, как объяснял ему когда-то кассар, открываются они после захода солнца не иначе, как по личному распоряжению начальника городской стражи. А этот начальничек вряд ли распорядится открыть. Он, скорее, о чем-то другом распорядится — о таком, что и представить жутко.
Но Харт-ла-Гир уверенно правит куда-то… Значит, есть и другие пути?
Наконец, когда Митька уже изнывал от напряжения, кассар остановил Искру.
— Ты здесь, Митика? Сейчас начнется самое трудное. Подойди сюда.
Харт-ла-Гир, оказывается, уже спешился. Он стоял возле неопределенных размеров каменного строения, теряющегося во мраке. За его спиной черным пятном выделялась огромная, широкая дверь. Даже не дверь — ворота. Кони пройдут свободно. Только вот огромный амбарный замок, едва заметно поблескивающий в лучах звезд…
