человечески она, вероятно, вас и пожалеет, и помолится украдкой о просвещении заблудшей души, но обходить будет за версту. Как вы полагаете, возможно ли такое?
— Что, полковник, — прищурился Хайяар, — зубки показываем? Ладно, я понимаю, специфика службы. Ну а засим… Голова у меня что-то разболелась. Наверное, от бессонницы. Или давление подскочило. Пойду-ка я прилягу. Нам, пенсионерам, надо себя беречь.
— Что ж, меккос, — кивнул Петрушко, — всего доброго. Надеюсь, мы с вами все-таки сработаемся. Не беспокойтесь, я выход сам найду.
12
— Ты что это себе позволяешь, щенок! — голос кассара наполнился жгучей, готовой выплеснуться огненной лавой яростью. — Ты мне еще приказывать будешь? Ты, раб!
Он выметнулся из седла, спрыгнул на горячие камни дороги, сжимая в побелевшем кулаке рукоять плети.
Митька попытался было отскочить в сторону, но железные пальцы кассара ухватили его за край млоэ, разодрали казавшуюся прочной ткань.
— Вот тебе! Вот! — обжигающий удар плети свалил Митьку с ног, бросил в придорожную пыль. Харт-ла-Гир тут же поднял его рывком за ошейник, резко нагнул. Удары посыпались один за другим — сильные, хищные, рвущие кожу до крови. Безумная, невозможная боль, уже невмещавшаяся в теле, вылилась наружу, повисла перед глазами багровым маревом. Митька, собравшийся было героически молчать, уже после первых ударов вопил во весь голос. Сознание мерцало точно неисправная люминесцентная лампа. Все прошлые порки казались чепухой по сравнению с этой — сейчас кассар и не думал соразмерять силу, его сейчас вела лишь ярость, и сам он сейчас был каким-то совсем другим существом — вроде бы даже и не совсем человеческим.
А в Митьке вместе с болью вызревала ярость — такая же обжигающая, едкая, черная. То ли она была отражением бешенства кассара, то ли долго копилась где-то в глубинах, на темном дне — и сейчас наконец выплеснулась.
Может, именно темная ярость придала ему сил — и отчаянным рывком извернувшись, он вцепился зубами в сжимающую его руку, в запястье. Вцепился — и намертво сжал челюсти, чувствуя, как рот наполняется солоноватой чужой кровью.
Харт-ла-Гир, непонятно выругавшись, отбросил плеть — и легко, точно котенка, рванул Митьку так, что зубы его, соскочив с кассарской руки, глухо клацнули, а сам он перелетел через дорогу и врезался в одиноко стоявший у края куст.
Хотелось так и остаться в колючих ветках, никуда больше не идти, не ругаться, не доказывать, не плакать — просто лежать мертвым куском вещества. Силы его кончились. И кончилась породившая их ярость, а взамен разрасталась в душе вязкая, холодная пустота.
Но долго валяться ему не пришлось — сильные руки кассара вытащили его из веток, перенесли куда-то, прислонили к большому и теплому. Открыв глаза, Митька обнаружил себя сидящим в тени высокого, в три человеческих роста валуна, и смутно припомнил, что камень этот был виден еще на выезде из селения — где-то вдали, у горизонта. Значит, они отошли изрядно, прежде чем Харт-ла-Гир дал себе волю.
Митька опасливо покосился на кассара — но тот уже иссяк. Не было в нем недавней звериной злости, остались лишь тени перед глазами, и во всей его массивной фигуре чувствовалась опустошенность.
— Ну что же мне с тобой делать? — едва ли не простонал Харт-ла-Гир, видя, что он разлепил глаза. — Убейте, — просто посоветовал Митька, едва шевеля разбитыми в кровь губами. — Вам же лучше будет. — Помолчав, добавил: — И мне тоже… Я не хочу жить в вашем идиотском мире, он мне чужой. Раз уж никак домой нельзя, на Землю, значит, мне надо умереть. А вы себе другого купите, что вам, денег не хватит?
— Деньги казенные, — хмуро заметил кассар. — Их надо экономить.
— Значит, не убьете?
— Нет, не убью, — столь же просто ответил Харт-ла-Гир. — И сам не пытайся, не дам.
— Значит, так и будет дальше, — равнодушным, пыльным голосом заявил Митька. — Я не буду вас слушаться, вы будете меня бить, пока…
— Пока нас обоих не убьют, — спокойно завершил его фразу кассар.
— Убейте меня сразу, тогда убьют вас одного, — в тон ему возразил Митька.
— Одного меня не убьют, — махнул рукой Харт-ла-Гир. — Один я им не нужен.
— Что, типа неуловимо индейца Джо? — съязвил Митька по-русски.
Кассар не стал допытываться насчет индейца.
— Тогда я не знаю, что делать дальше, — грустно произнес он, присаживаясь рядом. Предоставленные себе кони смирно бродили невдалеке, щипали чахлую траву.
— Почему?
— Я уже объяснял. В нашем мире ты сможешь выжить, только подчиняясь мне во всем. Иначе погибнешь. Я лучше знаю, что нужно делать, чтобы спастись. И до недавнего момента я думал, что ты хочешь спастись. Теперь даже не знаю… Если ты стремишься к вратам смерти, ты в них войдешь. А вслед за тобой — и многие, многие другие, о ком ты и понятия не имеешь. Впрочем, какое тебе дело? Идущий к вратам смерти думает лишь о себе.
— Зачем вы со мною возитесь? — сухо спросил Митька. На ответ он, впрочем, не надеялся, по опыту знал — кассар отмахнется или промолчит.
— Да уж не из милосердия, — буркнул кассар. — Но говорить тебе я не должен. Не имею права. Понимаешь? Это обет… клятва… не знаю уж, как объяснить, не объясняя всего остального.
— А если бы не было приказа? — Митька втянул губами воздух. Во рту еще оставался привкус чужой крови. — Сказать честно? Не знаю. Не знаю и не хочу об этом думать. Но приказ есть, и ты не умрешь, пока я в силах этому помешать.
— А зачем тогда били?
Кассар сердито засопел.
— Разозлился. Ты прав, наверное, не стоило. С такой ободранной шкурой не больно-то походишь… да и не поскачешь. А мы ведь бежим, Митика. Погоня за нами. Государева погоня.
— Государева? — вытаращил глаза Митька. — Но ведь вы же сами на этой… тайной государевой службе. Я думал, за нами эти гоняются… ну, разбойники… или городское начальство.
— Все изменилось, — резко бросил кассар. — Все куда сложнее, чем я думал месяц назад. Те, кто нас преследует, оказались гораздо могущественнее. Я опасался кинжала, яда, заклинания… а на нас с тобой объявлен розыск, точно на воров или смутьянов. Я ведь почему этого придурка старосту ублажал? Нужно было понять, получил ли он уже предписание насчет нас… И ночью навестил его сундук со свитками. — А я думал, ночью у вас другие развлечения были… — стараясь говорить как можно суше, заметил Митька. — С этой вот… румяной.
— Ну, не всю же ночь подряд, — пожал плечами Харт-ла-Гир. — Девушка в конце концов утомилась… Не столь уж она оказалась ненасытной. В общем, у нас есть в запасе день. Государеву почту в селение привозит специальный чиновник Тайной Палаты, в каждое новолуние. Думаю, завтра господин староста сильно и неприятно удивится.
— Ну хорошо, — вздохнул Митька, — но дальше-то как быть? Я ведь послушным рабом не буду… ну, не всегда буду. Зачем вам вообще раб?
— А, ладно… — махнул рукой Харт-ла-Гир. — Скажу. Думали, что среди рабов тебя никто не станет искать… да и слишком это сложно, стольких-то проверить. Главное, чтобы ты из прочих никак не выделялся. А ты выделяешься.
— Кидать камень в колодец я бы не стал, — твердо заявил Митька. — Противно это.
— Ты-то при чем? — устало вздохнул кассар. — Кидать должны были крестьяне, за которых отвечает староста. — Ты его ни в коей мере не волнуешь, ты — моя собственность, как кони, как меч. Он же не заставил кидать камни Искру с Угольком.
