хотелось верить, что никакого оккультизма не окажется. В конце концов, по внутренней нашей статистике, шестьдесят процентов сигналов — ложные. Об этом, конечно, особо вслух не говорят, но имеют в виду при работе с первичными информаторами. Так что светиться раньше времени не стоит — не случайно мне намекал на это начальник. А я уже немного научился понимать его намёки. Как, например, два года назад, в липоградском деле. Именно тогда он, искоса поглядывая на меня, хмыкнул: «Ну что, Лёша, становимся помаленьку профессионалами, а?» Хотя профессионализм заключался всего лишь в двух мелких деталях. Не стал связываться с местной экспертизой, а вдобавок, изобразив служебное рвение, приставил своих ребят к епархиальному секретарю — усиленная вроде бы охрана. Точнее, конвой. Именно так и подумал наивный отец Симеон, и его возмущённые докладные дезориентирвали кого следует. Взяли мы их тогда, Рыцарей, весь выводок.
Думал ли я десять лет назад, чем придётся заниматься? Так вот и не сбылась детская мечта — не стал я программистом, не писал компьютерных игр. В другие игры пришлось играть — и мне самому, и стране. Как-то быстро всё тогда пошло. Пока я дрался с Голошубовской кодлой и привыкал к неласковой интернатской жизни, интересные дела творились во внешнем мире. В ноябре взорвалась Полянская АЭС, облако, конечно, не утянулось в арктические пустыни, как писали правительственные газеты, а энергично расползлось по центральным областям, убивая и без того полумёртвую землю. Много грязи вылезло тогда на свет Божий, и правительство засветилось уже окончательно. Утекающие за рубеж деньги, мафиозные связи избранников народных и прочая проза — всё это оказалось ещё цветочками.
А вот когда нашли в Богом забытом Аламском спецхране архив Вершителей — тогда уже пошли ягодки. Руководство Державного Фронта настояло на досрочных выборах — и правительству пришлось, скрепя сердца, пойти на это, иначе северные округа двинули бы танки на Столицу, и все понимали — решись они на это, люди бросали бы под гусеницы купленные у спекулянтов гвоздики. А потом… Ну куда они, Вершители и их прихвостни, думали сбежать от Возмездия? Границы перекрыли немедленно, едва оглашены были итоги выборов. Войска не колебались — все понимали, что так больше жить нельзя, сыты демократией по горло, и если не вспомним о корнях наших — вымрем как мамонты. А точнее — истребят нас Вершители точно в прериях бизонов. Программу геноцида, всю как есть, без малейших купюр, опубликовали сперва в «Народном гласе», потом уж и в других газетах. Слава Богу, успели, в последний момент успели. Продержись у власти плутократы ещё хотя бы года полтора-два — и страну можно было бы стереть с мировой карты. А взамен написать: «Кладбище». Или «Осторожно — радиоактивная зона».
Конечно, были поначалу и эксцессы. Бульдозерами сносили коммерческие палатки, превращая в безобразный хлам зарубежное шмотьё. Торговцев — били, говорят, многих забили насмерть. Но Державный Фронт, естественно, сумел обуздать стихию. И когда спустя полгода после выборов в Преображенском соборе венчался на царство Государь, все поняли — это, наконец, та власть, которая и впрямь от Бога. Та, которую тайком, боясь произнести вслух, ждали и при красных, и при плутократах. Та, которая родная своему народу. Власть, которая не колеблясь вычистила из страны всю эту накипь — торгашей, бандитов, еретиков. Власть, которая вернула народу его веру.
И это тоже было непросто. И внутри Церкви оказалось немало людюшек недостойных, а то и прямых пособников Вершителей. И лишь когда новый, назначенный Государем патриарх твердой рукой повёл церковный корабль, когда пришлось сменить едва ли не половину епископов, проверить чуть ли не каждого приходского иерея — только тогда удалось вздохнуть свободно. Но и то — тёмное наступление сменилось тёмной обороной, и пришлось создавать Управление Защиты Веры — иначе бесовская сила неминуемо взяла бы реванш.
А за интернатскими стенами все эти крутые дела были не так уж видны. Многое, правда, изменилось. Убрали прежнего директора — зарвавшегося вора, любителя приглашать старшеклассниц в свой кабинет и вести с ними долгие беседы о нравственности. Дверь он во время таких бесед на всякий случай запирал изнутри. На его место пришёл Аркадий Максимович, мужик хоть и вспыльчивый, но прямой и честный. При нём, кстати сказать, Голошубовская компашка притихла, и сильно притихла. А Григория Николаевича сделали замом директора по религиозному воспитанию. Тот поначалу отказывался, говорил, что к такому не готов, но по благословению своего духовника всё же взялся за это дело. И взялся рьяно. Открылся лекторий, приходил батюшка из храма Покрова Богородицы, вёл огласительные беседы. Григорий Николаевич настоял, чтобы ходили лишь те, кто хочет, силой чтобы никого не загоняли. Да и не пришлось бы загонять — от интернатской скуки ещё и не за такое ухватишься.
Именно в том году, в мае 98-го, я принял крещение. Мы с Серёжкой были одними из первых, глядя на нас, и другие потянулись. Жизнь стала куда интереснее, в интернат пришли работать новые люди, совсем не те, что раньше — не крикливые воспитатели, изображающие педагогическую активность. Люди, которые любили нас — изломанных судьбой ребятишек.
Сбывались потихоньку те ночные слова Григория Николаевича.
Мы часто говорили с ним, и, странное дело, хоть и был он вдвое старше, и заместитель директора, и так далее, а чувствовал я себя с ним легко и спокойно, точно с мальчишкойровесником. Хотя, пожалуй, это и не совсем так. Никогда я не распустил бы сопли при сверстнике, а он — он был единственным человеком, при котором я не стеснялся своих слёз. А слёзы — были, и не раз.
И потом, когда мне исполнилось шестнадцать, и пришла пора прощаться с интернатом… Тогда он и предложил мне поступать в Училище при Управлении Защиты Веры.
— Понимаешь, Лёшка, — говорил он, барабаня тонкими пальцами по столу, — защищать веру должны только добрые люди. Иначе это будет не защита, а новая охранка. Там, в Управлении, это, слава Богу, понимают. Не случайно отказались брать к себе бывших комитетчиков, хотя у тех и опыт, и связи… Нельзя нам повторять прежние ошибки. Так что смотри сам, но… Ты ведь и имя своё носишь не случайно. Алексей — защитник. А защищать можно лишь чистыми руками.
Я не особо долго раздумывал. Новая жизнь вставала вокруг, на обломках жестокой прежней эпохи, жизнь честная и добрая. А доброта — я прекрасно понимал это — вещь хрупкая. Её нельзя дать в обиду тем злым силам, что не исчезли никуда — лишь затаились по крысиным норам, готовые в любой момент подняться и оплести страну кровавой паутиной. А компьютеры, детская моя мечта — что ж, ради открывшейся мне веры можно ими и пожертвовать.
Григорий Николаевич написал мне рекомендацию, и пошли курсантские будни… На каникулы мне, в общем, некуда было податься, и я приезжал в интернат — к Григорию Николаевичу и Серёжке. Серёжка был младше меня на полтора года, и я не раз уговаривал его после школы поступать к нам в Училище. Но он лишь вежливо кивал — хотелось ему совсем другого, ему хотелось писать книжки. Тогда я про себя усмехался, думал — повзрослеет и забросит это дело, но нет, не забросил. Сейчас ему двадцать три, а уже печатается в литературных журналах, в прошлом году вышел у него сборник рассказов…
Что же до Григория Николаевича, то он неожиданно для многих вдруг поступил в духовную семинарию, на заочное отделение. Меня это, правда, не удивило — он давно ещё говорил мне, что думает об этом, но никак не может решиться. Что ж, значит, переломил себя. Хотя я тогда подумал, что одним священником больше, одним меньше — невелика разница, а с пацанами у него здорово получается, и ребятам вряд ли будет лучше, когда он уйдёт из интерната. Но вслух говорить не стал — зачем расстраивать друга?
Незаметно как-то пролетели пять лет занятий. Появилось много новых друзей, впрочем, кое-каких врагов я умудрился нажить и там. А потом — выпуск, присвоили мне звание младшего поручика, откомандировали сперва в Светлый Яр, но спустя год вернули в Столицу. Григорий Николаевич закончил семинарию, но там возникли у него какие-то сложности, и сана ему не дали. О том, что же именно случилось, он не говорил. Лишь улыбался грустно и предлагал ещё чаю. Так что пришлось ему возвращаться в интернат. Не сказать, чтобы он слишком сильно жалел об этом.
Глава 6. Психодинамика в сарае
Когда я пришёл на Заполынную, было ещё довольно светло. Правда, рыжий солнечный шар уже укатился за изломанную черту горизонта, и воздух заметно посвежел, появилась в нём некая особая прозрачность, что бывает в сумерках после такого вот раскалённого дня. Все расстояния чуть удлинились,
