искусство. Она шла по улице таким манером и обмахивалась белым носовым платочком. И не было мужчины, который не оглянулся бы ей вслед.
Родители Вики смотрели сквозь пальцы на ее образ жизни, она могла возвращаться домой когда угодно, гулять с кем хотела.
Мать Вики была толстой, грубой, краснолицей женщиной, но, как ни странно, в ней ясно просматривалось будущее изящной Вики.
По временам мать все же начинала ругать дочь за поведение, но в ответ на ее базарные тексты Вика, упершись кулачками в свою тонкую талию, сыпала такой виртуозно-отборной бранью, какой позавидовал бы любой портовый босяк.
И странное дело – в эти минуты хорошенькая Вика вдруг становилась уродом. Куда исчезала красивая линия рта?… Теперь это был рот жабы. Ярко-зеленый цвет глаз превращался в мутно-грязный.
И вся она – выплевывающая ругательства – бывала в такие минуты отвратительна.
Отец неизменно вступался за Вику, и на этом воспитательная работа матери заканчивалась.
С отцом у Вики отношения были особые. Они никогда не выражали своих чувств, но любили друг друга, и он только улыбался, слыша о Викиных похождениях.
Кроме отца был во дворе еще один человек, странным образом не замечающий ее вопиющего поведения, – Робка Бойцов.
Каким-то образом он просто не слышал, даже будучи совсем близко, Викиной ругани. Физически не слышал. Так же как не замечал, что она постоянно якшается с какими-то подонками.
Не видел, не слышал, не понимал – такой образовался феномен.
Для Робки она была Викой, и этим все для него было сказано.
Вика поглядывала на Робку, всегда посмеиваясь и прищуривая свои кошачьи глаза.
Она всех громче смеялась над ним и находила для него самое хлесткое, самое обидное слово.
Обычное ее место, когда Вика бывала дома, – конец гладильной доски, выдвинутой из окна верхнего – шестого этажа, где находилась квартира Ткачей.
Один конец доски она заводила под столешницу тяжелого отцовского письменного стола, другой высовывала из окна.
Взяв с собой иллюстрированный журнал, она бесстрашно выходила на самый кончик доски и там усаживалась со своим журналом, поджав по-турецки ноги.
Это производило сильное впечатление на прохожих – окна Ткачей выходили на улицу.
И вот в жизни этой Вики однажды произошла неприятность.
То ли ее бросил кавалер, то ли еще что-то в таком роде.
Во всяком случае, Вике понадобилось срочно кому-то отомстить.
Человечеству с древних времен известно, что женщины самым страшным способом мести считают измену.
Вот и Вика решила прибегнуть к такому методу, считая, что она его только что изобрела.
Ввиду срочности вопроса она не стала выбирать, а увидев во дворе первого попавшегося человека – Робку, взяла его неожиданно под руку и, ничего не объясняя, сказала:
– Пошли.
Как ни неопытен был Робка, он понял, что имела в виду Вика, и, волнуясь, повел ее в укромное место на обрывистом морском берегу.
Здесь Вика неприязненно сказала:
– Только давай по-быстрому.
Робка попытался поцеловать ее, но Вика отвернулась:
– Ну, ну, без этих глупостей…
Луна зашла за облако, стало совсем темно. Робка хотел было раздеть Вику, но она его холодно отстранила, сказав:
– Еще платье порвешь.
И мгновенно разделась сама.
Сердце у Робки колотилось так, что казалось, вот-вот оно разорвет и рубашку и кургузый пиджачок и вырвется наружу.
Дышать стало так трудно, точно вдруг исчез весь воздух с берега Черного моря.
Неловко обняв Вику, Робка уложил ее у подножия большого дерева.
Это она ему позволила, но, как только Робка наклонился над нею, Вика с диким воплем вскочила и, продолжая кричать, бросилась в сторону.
Когда Робка, недоумевая и тревожась, подошел к ней, Вика залепила ему изо всей силы оплеуху, потом другую и посыпала их раз за разом.
Одной рукой била, а другой что-то с себя сбрасывала.
И называла Робку при этом оскорбительнейшими словами.
