«всею силою и мощию должны суть архиепископи и епископи имети стражбу о освященных кононех божественных правил, поручено бо ест им твердо соблюдати я, да ничто от них преступаемое и забытием преминуемо, ни изысканием оставляемо, во он день в муках онех изыскано будет: хранящии бо священные каноны Владыки Бога сподобляются, сие же преступающий, в конечное осуждение себе влагают. Божественным каноном несохраняемым, различна преступление бывают, от тогоже Божий гнев на нас сходит, и многия казни, и последний суд. Тому сему повинни суть святители, не бдяще, не стрегуще винограда, еже есть церковь, но препущающе во обиду по некоей страсти, или по неразумию небоязны вышняго страха, иже суть клялися сохранити и судьбы закона и правды Божия, — горек суд таковым и поделом воздаянием будет. Бога ради, молим тя, святителю Божий, со всеми, иже Бога любящими, во еже силою Святого Духа, по богоизбранном народе твоея паствы, пачеже о душах их, поболети и руку подати требующим и исцелити братью, погибнути хотящих, и во единое собрати разстоящыяся уды, исправити же согрешение, дондеже время настоит, яко да многим странам подаш подобающе согласие, еже убо безместие худых человек погубити возношение, занеже се и Владыце всех благоугодно и вышши всякие молитвы»[48].
Но многогласием в чтении и пении, одновременностью чтение и пение, дело не ограничивалось, злоупотребление и беспорядки шли далее, простирались на самый характер церковного пения. Биограф Неронова говорит, что в то время в церквах «пояху речи не яко писани суть, но изменяюще речения ради козлогласования своего, восприемше обычай древних бесчинников, и вместо ежебы глаголати: Бог, Христос, Спас, они пояху: Бого, Христосо, Спасо и прочие речи изменяюще, яко ныне странно зело слышати»: инок Евфросин в 1651 году писал: «Дух Святый повелевает бо пети не просто, но разумно, сирече не шумом, ниже украшением гласа, но знати бы поемое самому поющему, и послушающим того пения разум речей мощно бы ведати, а неточию глас украшати, о силе же глаголе, небрещи... В пении бо нашем точию глас украшаем и знаменные крюки бережем, а освященные речи до конца развращены противу печатных и письменных древних и новых книг, и неточию развращены, но и словенского нашего языка, в нем же родихомся и священным писанием учихомся, чюжи, не свойственны и сопротивны. Где бо обрящется во священном писании нашего природного словенского диалекта сицевыи, несогласные речи: сопасо, пожеру, вомоне, темено, имои, восени, волаемо, иземи, людеми, сонедаяй и прочие таковые странные глаголы, ихже множество невозможно ныне подробну исчести»[49].
Глава кружка ревнителей, Стефан Вонифатьевич, решительно восстал против многогласия в церковном пении и чтении и решился всюду ввести единогласие. Вместе с Федором Ивановичем Ртищевым они стали действовать на царя, который охотно примкнул к ним, вполне разделяя их воззрение на единогласие. Тогда Стефан и Ртищев «первое уставиша в своих домех единогласное и согласное пение», а потом, посоветовавшись между собою, при поддержке государя, вызвали из Нижняго Новгорода известного Иоанна Неронова и сделали его протопопом московского Казанского собора. Неронов немедленно ввел в своем соборе единогласное пение и чтение. К ним скоро примкнул, в этом деле, и новоспасский архимандрит Никон, впоследствии патриарх, который, по словам Шушерина, и сделался Стефану «в том богоспасаемом деле велий поборник и помощнике». Затем, по примеру Стефана и Неронова, за единогласие дружно стали и провинциальные ревнители: Аввакуме, Лазаре и другие.
Настойчивые и энергичные усилие кружка ревнителей ввести в приходских московских церквах единогласие, и очевидное их стремление распространите его на всю церковь, вызвали сильное возбуждение и недовольство среди громадного большинства приходского духовенства, которое увидело в единогласии зловредное новшество, чуть не ересь, и готово было открыто и решительно восстать против него. Этим возбуждением приходского духовенства, и в значительной мере самих прихожан, воспользовался патриарх Иосиф, чтобы подвести свои счеты с ненавистным ему, зазнавшимся кружком ревнителей, состоящим исключительно из лиц низшей церковной иерархии и не имевшим в среде своей ни одного архиерея. Патриарх стал во главе противников единогласия[50].
На первый взгляд может показаться очень странным: каким образом патриарх Иосиф мог защищать многогласие — cиe безстрашие и нерадение о церковном пении», «то в нашем православии великое безчиние и гpех»; каким образом патриарх мог восстать на защиту многогласия, столь очевидно представляющего из себя вопиющее злоупотребление, ни под каким видом недопустимое и не терпимое в церкви? Между тем, с точки зрение тогдашнего понимания дела, Иосиф имел свои серьезные основания бороться против единогласия и отстаивать многогласие.
Русские того времени были убеждены, что при совершении всех церковных служб необходимо вычитать и пропеть без всяких пропусков все, что положено в церковном уставе, который однако взят был нами из восточных самых строгих монастырей, и введен был у нас в обыкновенных приходских церквах. Благодаря этому обстоятельству службы в приходских храмах, при вычитывании и выпевании всего положенного строгим монастырским уставом, выходили чрезмерно длинными и крайне утомительными для прихожан, которые, при таких условиях, неохотно посещали церковные службы,какочень обременительные для них и требующие слишком много времени. Практическая повелительно настоятельная нужда требовала сокращение церковных служб вприходских церквах. Тогда наши предки, для достижение этой, самой жизнью подсказанной цели, прибегли к такому средству: оставаясь верными тому своемувоззрению,что весь церковный устав обязательно должен выполняться при совершении всех церковных служб, они стали употреблять многогласие т. е. прибегли к единовременному пению положенного уставом в несколько голосов сразу, причем один читал и пел одно, другой в это же время другое, третий свое и т. д., благодаря чему церковные службы отправлялись очень скоро, а между тем все положенное уставом выпевалось и вычитывалось вполне и без всяких пропусков. Понятно, чем наибольшее количество голосов разделялось положенное для данной службычтениеипение, тем скорее отправлялась служба, почему, в видах скорости, стали употреблять в службах пение и чтение сразу голосов в пять, шесть и семь. Но такое многогласие,в видах необходимого сокращения времени служб, допускалось только для приходских церквей,ради немощимирских людей, ради снисхождения к их житейскимзаботам, недозволяющим уделять им слишком много времени на посещение церковных богослужений. Другое дело монастыри, населенные людьми, отрекшимися от всего мирского, обязавшимся посвятить себя всецело служению Богу, непрестанной молитве; там строго требовалосьсоблюдение единогласия и долгих службы были обязательны. Полагалось, если кто из мирских хотел слушать настоящую истовую службу, тот должен был отправляться на богомолье в монастыре, почему благочестивые русские людиисчитали себя обязанными, времени от времени, посещать ради богомолья монастыри, чтобы хотяизредка помолиться как следует,выстаивая вседлинныемонастырскиеслужбы. Естественно поэтому, что когда ревнители благочестия, указывая на полное извращение характера и значения церковных служб многогласием, на весь вред подобных церковных порядков для молящихся, необходимо ничего не понимавших из того, что читалось и пелось в церкви, и потому составлявших о самом богослужении и его цели и назначении, самое неправильное и извращенное понятие,— когда они потребовали уничтожение многогласия и введения единогласия; то сам собою возник практический и, нужно сознаться, очень важный вопрос: как отзовется введение единогласия на посещении храмов народом, когда приходские службы удлинятся чрезмерно? Ведь и сторонники единогласия, также как и сторонники многогласия, требовали при совершении служб полного соблюдения всех предписаний устава, даже вводили еще в богослужение разные положенные чтения из прологов, житий святых, отеческих поучений, чем необходимо крайне удлиняли все службы, приближая их к монастырским. Никаких выпусков и сокращений в службах они не допускали; напротив они все совершали по уставу, очень истово, точно, без малейших опущений. Мы знаем, как такие истовые, уставные службы единогласников должны были отзываться на молящихся во храме. Павел Алепский вот что пишет об этих наших церковных службах: мы выходили из церкви, говорит он, едва волоча ноги от усталости и бес-прерывного стояния без отдыха и покоя... Что касается нас, то душа у нас расставалась с телом, от того что они затягивают обедни и другие службы: мы выходили неиначе, как разбитые ногами и с болею в спине, словно нас распинали... Мы не в состоянии (после богослужения) были придти в себя от усталости и наши ноги подкашивались». Павел искренно изумляется необыкновенной выносливости русских, выстаивавших чрезмерно длинные службы.
