Но, пишет архиепископ, что бы церковная жизнь шла правильно, необходимо всем строго соблюдать церковные постановления, необходимо, что бы на самые архиерейские кафедры избирались люди достойные, способные истинно пасти стадо Христово. «Сице убо, пишет он, последующе и мы св. апостол преданию и богоносных отец, твержьщая запрещения положихом святей и апостольстей церкви, яко да грубым и худым неудобь им будет восходити первое святительства, или же чрез божественные повеления возводя таковые». И приводя затем различные свидетельства св. Писания, подтверждающие его мысль, заявляет: «видиши-ли, яко; преслушания ради божественных книг и вся злая приходят на вы. Да аще убо в ветхем законе толико казни и толико запрещениа, то кольми паче в благодати требен есть смотрение велико имети. Повелехом бо сего ради на высоту святительства добре могуща и крепкия воз-водити не телом, но душею и разумом, могущих на пажить обращати душа словесных овец — паству Христову, иже поручени быша от Бога паставити под сению церкве святые божественных таин, и затворити во ограде спасенных заповедий, яко немощно будет зверем входити и восхищати паству Христову и священное церковное смущающе исполнение».
В заключение своего окружного послания архиепископ Серапион говорит, что ныне произошло смущение в церкви «от вины брачные», и он, согласно соборному установлению, предписывает, чтобы четвертому браку «быти отвержену отнюдь». Если же кто вступить в четвертый брак, «всякого лишен будет собора церковного, и входа в церковь святую, дондеже в сожитии: се бо отцем, прежде нас бывшим, изволися; мы же волю явленейшу творящу, яко чужа христианского жития сего отмещем». Третий брак, «человечестей повинующеся немощи» архиепископ признает, но под условием возложения епитимии на троебрачника. Если же, говорит архиепископ, какой священник дерзнет троебрачущихся допустить до святого причащения ранее положенного епитимийного срока (от 3-х до 5 лет), то такой иерей «в своем степени беду приимет», а незаконно сподобившийся причащения «в неприобщенных стояти до скончания шестого лета»[5] .
Таким образом, как видно из приведенной памяти суздальского архиепископа Серапиона, епархиальные архиереи, по поводу получаемых ими жалоб на различные церковные беcпорядки, на нравственную распущенность духовенства и пасомых, издавали от себя памяти, или окружные послания, адресованные епархиальному духовенству и всем пасомым в видах, путем запрещения и угроз, увещаний и наставлений, исправить вкравшиеся в местную церковную и народную жизнь различные беспорядки и пороки.
Но одними запрещениями и угрозами, одними увещаниями и назиданиями, устранить все недостатки и нестроения в религиозно-нравственной жизни общества и самого духовенства было очень трудно. Поэтому, и после издания памятей духовными властями, осуждаемые в них недостатки и нестроения продолжали существовать по-прежнему, по-прежнему «ни возбуждали неудовольствия и жалобы людей благочестивых, искренно и сильно смущавшихся ими, и потому жалобы на церковные беспорядки, на распущенность духовенства и народа, не прекращались. Очевидно необходимо было, кроме издания памятей, употребить еще и другие средства, которые бы более действительно содействовали нравственно-религиозному подъему как духовенства, так и пасомых.
На одну из таких мер, более живо и энергично способную воздействовать на улучшение жизни и пастырской деятельности духовенства, указывает суздальская память. В ней архиепископ повелевает священников книжных, учительных, ведущих трезвую целомудренную жизнь, ревностных к надлежащему исполнению своих пастырских обязанностей, возводить на высшую степень, т. е. на протопопские места с тем, чтобы они служили живым наглядным примером для всех других пастырей, и чтобы эти священники, смотря на них — на воздаваемую им честь, стали во всем подражать им, и таким образом жизнь духовенства сама собою стала бы постепенно улучшаться, а вместе с нею необходимо стала бы улучшаться и вся нравственно-религиозная жизнь пасомых.
Указанную меру архиепископа Серапиона—выдвигать лучших, выдающихся священников, на видные протопопския места, в видах перевоспитания духовенства и народа, в широких размерах постарался вскоре осуществить духовник царя Алексея Михайловича, благовещенский протопоп Стефан Вонифатьевич, ставший в Москве главою целого реформаторского кружка ревнителей благочестия и получивший особое, исключительное влияние на ход всех тогдашних церковных дел.
Благовещенский протопоп Степан Вонифатьевич, выдвинувшийся на первое место в наших церковных делах с восшествием на престол царя Алексея Михайловича, как его духовник, по одному современному известию, был «муж благоразумен и житием добродетелен, слово учительно во устах имеяй». Свою учительность Стефан направлял прежде всего на самого юного царя. Он, говорит биограф Неронова, «всегда входя в царские палаты, глаголаша от книг словеса полезная, увещевая с слезами юного царя ко всякому доброму делу, и врачуя его царскую душу от всяких алых начинаний». Даже ночью царь приходил к своему духовнику, чтобы принять от него благословение и побеседовать с ним наедине. В видах воспитание и нравственного воздействие на царя, Стефан или сам читал пред царем, или давал ему самому читать те или другие назидательные и учительные книги. Неронов, в письме к Стафану из Вологды, от 13 июля 1654 г., пишет: «преподобного отца Феодора Исповедника, игумена Студийского, житие к тебе послах, моля, да часто почитавши его пред блегочестивым царем, чтоб ему, государю, вестно было. Пачеже и великого светильника и вселенней учителя воистинну и покаянию проповедника, Иоанна Златустого житие почитати молих тя». Очевидно, чтение Стефаном книг пред царем, или передача им книг царю для прочтение, было явлением обычным. Как сильно и заметно было влияние Стефана на молодого царя и окружающих его лиц, это, между прочим, видно из следующего обстоятельства: старинный, свято всеми соблюдавшийся обычай, требовал, чтобы свадьбы праздновались возможно пышно, шумно и весело, что бы на них все пело, плясало, много пило и всячески веселилось, и никто не решался отступать от установившегося взгляда на характер свадебного пира, — иначе и свадьба была бы не в свадьбу. Царские свадьбы доселе носили тот же характер. Но когда Алексей Михайлович вступил в брак с Мариею Милославской, «тогда честный оный протопоп Стефан и молением и запрещением устрой не быти в оно брачное время смеху никаковому, ниже кощунам, ни бесовским играниям, ни песнем студним, ни сопельному, ни трубному козлогласованию». И хотя это требование благочестивого духовника шло решительно в разрез с вековыми обычаями, всеми свято соблюдаемыми, «моление и запрещение» глубоко уважаемого духовника взяло верх: свадьба царя Алексея Михайловича действительно совершилась «в тишине и страсе Божии, и в пениих и песнех духовных»: вместо прежних «песней студных» на ней цели «строчные и демественные большие стихи, также и триодей драгие вещи»[6].
Поучая и назидая царя, заботясь о том, чтобы царский дом в своей жизни, во всем своем домашнем обиходе, был примером и образцом для подданных, Стефан Вонифатьевич в тоже время не опускал случая действовать своими поучениями и на окружающих царя вельмож, чтобы и в них возрастить семена благочестия, и подвигнуть их к строгому соблюдению правды и справедливости в их общественно- государственной деятельности. Биограф Неронова уверяет, что Стефан «зело пекийся о спасении души благочестивого царя, млада суща, да несовратится ум его в некая злая», в то же время «и боляр увещеваше с слезами непрестанно, да имуть суд правый без мзды, и не на лица зряще да судят, яко да не внийдет от некоторых обиденных и до конца раззорившихся вопль и плачь во уши Господа Саваофа».
Поучения и назидания кроткого и миролюбивого царского духовника не только никого не раздражали и не возбуждали против него, но царь и бояре «в сладость послушаше его любяше всею душею, яко истаго си отца». Протопоп Аввакум в одном случае замечает, что при царском духовнике Стефан «вся быша тихо и немятежно ради его слез и рыдания и негордаго учения»[7].
Стефан заботился о научении и назидании не только царя бояр, но и всех тех лиц, которые могли и любили почитать книги учительного и назидательного характера. Для этой цели в 1648 году в Москве издана
