на этой войне нет, но мы знаем, что уже пересекли нигде не отмеченную линию между безопасным районом и тем, что солдаты прозвали «Индейской страной». Кроме дряхлых стариков и младенцев, в местных деревушках никто не живёт. Вдоль тропы зияют ямы ловушек «панджи», повсюду царит характерная, напряжённая, гнетущая тишина. До нашей блокирующей позиции остаётся ещё полпути, и тут головной взвод под командованием Тестера попадает в засаду. Вьетконговцы открывают огонь из траншей на том берегу реки. Автоматные очереди звучат так, словно кто-то рвёт бумагу, пули скашивают листья над головой, кто-то впереди кричит: «Засада слева!». Снова раздаётся звук разрываемой бумаги — это 3-й взвод открыл ответный огонь. Перестрелка быстро стихает, раздаются лишь отдельные неупорядоченные выстрели, и тут же стрельба вспыхивает заново. Воздух заполнен грохотом и трескотнёй. По колонне передают: «Второй взвод — вперёд! Второй — вперёд!» Пригнувшись, я бегу вперёд по тропе и едва не падаю кувырком, наткнувшись на морпеха, который целится из винтовки из-за дерева. Он целится в клочок материи, мелькающий в зелёных зарослях на том берегу. Нажимает на спусковой крючок и чертыхается, не слыша выстрелов. Не то винтовку заело, не то разволновался так, что забыл дослать патрон. «Чёрт! — ругается он, ни к кому конкретно не обращаясь. — Он у меня на мушке был!»
Тем временем группа бойцов из 3-го взвода вскарабкивается на крутой берег, остальные с криками и стрельбой шлёпают по воде, переходят реку и яростно устремляются к деревушке на противоположном берегу. Стреляет снайпер, и морпех, продирающийся сквозь путаницу кустов на речном берегу, резко поворачивается на месте и падает. Другой стрелок вызывает санитара. Всё это длится две, самое большое — три минуты, но я успеваю увидеть и услышать всё невероятно чётко. Наверное, это как-то связано с тем обстоятельством, что меня самого могут подстрелить в любой момент.
Питерсон приказывает моему взводу и взводу Леммона занять оборону на окраинах чеков на этом берегу реки Туйлоан. Тем временем 3-й взвод бросается в погоню за вьетконговцами, но они опять испарились. Кто-то говорит, что видел кровавые следы, уходящие в джунгли. Мне хочется в это верить. Хочется поверить, что эти призраки — реальные люди, и раны их способны кровоточить.
У нас всего одна потеря — младший капрал Стоун, руку которого слегка задело. Но мощь пули, выпущенной из АК, произвела на него большое впечатление. «Чуть-чуть царапнула, — говорит он санитару, бинтующему рану, — а меня аж на месте развернуло». И тут бойцы Тестера врываются в деревушку. Разрывается граната, снаряженная белым фосфором, валит густой белый дым, загорается хижина. Ещё один взрыв. Всего через несколько минут пламенем объята уже вся деревушка, тростник и бамбук трещат так, что кажется, будто там палят из винтовок. Морпехи пронзительно кричат, издавая нечто похожее на конфедератский клич, забрасывают гранаты в бомбоубежища и землянки, стреляют туда из винтовок. Вопят женщины, плачут дети. Жители деревни в панике выбегают из огня и дыма как из района стихийного бедствия. Беснуется скот, и куриное кудахтанье, свиной визг и буйволиный рёв добавляются к воплям, крикам и громким хлопкам из пылающих хижин.
«Совсем они чокнулись, шкипер, — говорит Тестер. — Палят куда попало по всей деревне. Чёрт! По скотине стреляют».
Мы с Питерсоном пытаемся остановить этот разгром, но тщетно: 3-й взвод словно сошёл с ума. Они предаются разрушению с неудержимой яростью. Наконец всё кончается. Деревушки, отмеченной на наших картах как Гиаотри (3), больше нет. От неё остались только груды дымящегося пепла и несколько обугленных шестов, которые почему-то не попадали. Просто чудо, что из людей никто не пострадал. Слышу женские стенания, сквозь дым, стелющийся над рекой, вижу одну из женщин. Она стоит на коленях, качается вверх-вниз и причитает над пеплом, в который обратился её дом. Я креплюсь, пытаюсь не обращать внимания на её вопли. Я говорю про себя: «Вы разрешили Ви-Си использовать вашу деревню для организации засады, а теперь расплачивайтесь». И тут я понимаю, что уничтожение деревни Гиаотри не было просто вспышкой безумия в пылу сражения. Оно было ещё и возмездием. Жители этой деревни помогали вьетконговцам, и мы их за это проучили. Мы учимся ненавидеть.
Глава седьмая
И тогда ты всего за несколько часов превратился из юноши в мужчину… Да уж, болезненный процесс, весьма болезненный.
Следующая операция с нашим участием проводилась в безлюдном районе к юго-западу от Дананга. Там располагалась самая настоящая «Индейская страна» с незасеянными полями, выжженными солнцем холмами и заброшенными деревнями у бледно-зеленой высоты под названием Чарли-Ридж. Та операция продолжалась четыре дня и была очередной попыткой заманить вьетконговцев в ловушку и зажать их между двумя ротами — нашей и ротой «А», которой командовал капитан Миллер. На этот раз мы достигли определённого успеха, хотя произошло это скорее случайно, а не по нашей задумке.
Весь первый день мы прошатались наугад по бушу, время от времени перестреливаясь с привычными уже снайперами. Во время одного из привалов по нам открыли огонь из автоматического оружия. От него чуть не погибли Питерсон и полковник, прибывший на вертолёте, чтобы пораспоряжаться на месте, но реальный ущерб понесло разве что наше душевное равновесие. Утром второго дня разведка получила информацию о движении противника к югу от нас, и рота «С» отправилась на вертолётах высаживаться у холма, обозначенного на картах как высота 270.
Лететь пришлось недолго. Под нами лежал один из участков Аннамского хребта. В руководствах, по которым мы обучались партизанской войне, бодро утверждалось, что современному цивилизованному солдату бояться джунглей не следует: «Джунгли могут быть вам не только врагом, но и другом». Глядя сверху на бескрайние зелёные просторы, я пришёл к единственно возможному выводу: те руководства писал человек, в представлениях которого джунгли были чем-то вроде национального парка Эверглейдс. В этом вьетнамском буше ничего дружелюбного не было, это было одно из последних неосвоенных человеком мест на земле, и не бояться его могли люди либо очень храбрые, либо весьма недалёкие (каковые качества нередко присутствуют у человека одновременно).
Мы и десяти минут не успели пробыть в воздухе, когда H-34 пошли вниз, к району десантирования — полю, которое с севера ограничивалось непроходимыми лесами и речушкой, коричневая стоячая вода которой, покрытая белыми пятнами, походила на грязное молоко. С юга невысокая гряда холмов отделяла район десантирования от болот, за которыми находились тёмные склоны высоты 270. Пока вертолёты снижались по спирали, с земли по ним открыли огонь, и пролетавшие мимо нашей машины пули щёлкали словно попкорн в духовке. Огонь был довольно редок, но нас охватило ощущение беспомощности — мы всё ждали, что какая-нибудь пуля вот-вот пронзит фюзеляж и разворотит ступню или паховую область. Не имея возможности выбраться из вертолёта, мы были, собственно, не более чем грузом, пассажирами, не способными ни защититься, ни укрыться от огня. Бортовой пулемётчик, сидевший на свёрнутом бронежилете, напряжённо приник к пулемёту, но стрелять не мог, опасаясь попасть в соседний вертолёт.
Я прислушивался к хлопкам вокруг, и в голове моей неотвязно звучали слова одного вертолётчика: «При хорошем попадании вертолёт летает не лучше сейфа». И в то же время, наши ощущения — а мы впервые попали в «горячий» район десантирования — нельзя было назвать очень уже неприятными. От этой беспомощности мы пришли в какое-то странное возбуждение.
Вертолёты неумолимо несли нас вниз, в район десантирования, ветер хлестал по лицу, деревья проносились под нами размытым зелёным полотном, и была во всём этом какая-то непонятная радость. Мы словно неслись на «американских горках» или в каноэ по бешеной речной быстрине — так бывает, когда находишься во власти сил, повлиять на которые не в силах.
И вдруг мы опустились на землю. Я выпрыгнул из вертолёта и с удовольствием почувствовал, как ботинки ударились о мягкую влажную землю. Стоя в грязи, я снова попал в привычную для пехотинца среду. Низко пригнувшись, мы побежали к лесам на северной окраине поля. С другой стороны бойцы Леммона собирались в топкой низине у гряды невысоких холмов, поросших слоновьей травой. Трава колыхалась под
