волшебному миру Дананга. Для начала мы поужинали в ресторане с командиром батальона АРВ, при котором служил Мэрф — это был 11-й полк рейнджеров. Ужин был так себе, ничего особенного, запомнились лишь чайо — овощи, завёрнутые в рисовую бумагу, — и острый соус нуок-мам. К радости моей нуок-мам на вкус оказался лучше, чем на запах. Запив еду охлаждённым чаем, мы отправились удовлетворять другие потребности.
Уверенно пройдя по лабиринту узких улочек, не суливших ничего хорошего, Макклой довёл меня до двухэтажного дома с облупленными жёлтыми стенами и зелёными ставнями. «Пришли», — сказал он, поднимаясь по лестнице. Интерьер борделя напоминал кадры из фильма Феллини: большая комната со спёртым воздухом и слоем грязи на полу, полуголые шлюхи, развалившиеся на плетёных из соломы кроватях и томно отгоняющие плетёными веерами сонмы мух, жужжащих над их головами. В одном из углов комнаты лежало на спине костлявое создание неопределённого возраста, оно глядело в потолок мутными от опиума глазами. Уверенность Макклоя поколебалась.
— В том году всё было по-другому, — сказал он тихо, по-кентуккски нараспев. — Может, я место перепутал?
Одна из женщин встала с кровати и, шаркая ногами, направилась к нам. Рот её был небрежно намазан губной помадой, на землистых щеках красовались красные круги румян. «Бум-бум, джиай? — промурлыкало это клоуноподобное существо, указывая на лестницу. — Давать-сосать?»
«Кхунг, кхунг, — ответил я, сделав несколько шагов назад. — Нет, нет». Я обернулся к Макклою. «Мэрф, мне наплевать, перепутал ты или нет. Валим отсюда. Мы тут от одного запаха сейчас окосеем».
И как раз в этот момент, смеясь и заправляя рубашки в брюки, по лестнице спустились трое морпехов из роты «Чарли». Увидев нас, они замерли. Лицо Макклоя из румяного стало красным, да я и сам почувствовал, что краснею от смущения. Никто не говорит, что офицеры должны быть святыми, но им полагается быть сдержанными. Другими словами, посторонние не должны видеть, как они распутничают или пьянствуют А нас как раз за этим и застали. Я совершенно не понимал, что полагается говорить в подобной ситуации, но Мэрф вышел из этого затруднительного положения с присущей ему самоуверенностью. Сурово глядя на морпехов, он сказал им: «Мы с лейтенантом Капуто проверяем, как ведут себя военнослужащие. Надеемся, вы соблюли меры предосторожности?»
— Если вы о резинках — так точно, сэр, надевали, — произнёс один из них, чернокожий младший капрал.
— Очень хорошо. Нам солдаты с венболезнями ни к чему. Хорошо, продолжайте в том же духе.
— Да-да, продолжим, сэр.
Не произнеся больше ни слова, Макклой чётко повернулся и вышел на улицу.
— Ловко! — сказал я ему.
— Пи-Джей, я же не зря училище закончил.
Мы отправились в «Синий георгин». Там царил полумрак, само заведение располагалось посреди роскошного сада, а в нём порхали роскошные китаяночки. Там любили зависать австралийские военные советники, проживающие в Дананге. Трое из них были приписаны к 11-му полку рейнджеров, и мне пришлось выслушивать их с Макклоем воспоминания о перестрелках в джунглях в «минувшие дни».
Как большинство австралийцев, эти ребята были мастерами по части выпивки. Постепенно дошло до двух бутылок «Джонни Уокера», извлечённых из их личных запасов. В духе австралийско-американской дружбы они налили нам обоим по бокалу прозрачного золотистого виски. Само собой, неразбавленного. Без воды, безо льда. Затем они наполнили свои стаканы, опорожнив одну бутылку и плеснув из другой. Затем один из «осси», худощавый, с дублёной кожей уоррент-офицер, проделал трюк, какого я не видывал ни до того, ни после: он взял свой стакан, в котором было как минимум восемь унций[52] и замахнул в один приём.
— Ба-а-а! Обалдеть как хорошо, — сказал он, снова наполняя свой стакан. По сравнению с этим героическим глотком я лишь скромно отпил из бокала. Осси хлопнул меня по спине. «Слышь, друг, а я думал — ты американский морпех. Думал, вы там все крутые. Давай-давай, замахни. У нас тут выпивки ещё много».
В двадцать три года у меня были соответствующие этому возрасту представления о том, что такое настоящий мужчина, к тому же мне следовало защитить репутацию американской морской пехоты, и я выпил до дна. Через несколько секунд комната начала медленно вращаться, как вертолётные лопасти сразу же после включения двигателя. «Вот теперь молодец!» — сказал уоррент-офицер. Он плеснул мне ещё несколько унций. Кто-то сказал «Будем здоровы!», и я сказал «Будем здоровы!», и снова выпил. Количество лиц в крутящейся комнате увеличилось вдвое, а во рту стало как после укола новокаина у дантиста. Обрывки голосов австралийцев доносились словно из трубы длиною с милю. «Давай, друг, ещё стакан. Замахни. Во! Молодца. Будем здоровы! Вот теперь нормально».
Когда я проснулся в комнатке одной из китаяночек, всё было далеко не нормально. Я совершенно не помнил, как туда попал. Форма валялась в беспорядке на полу. Её аккуратно свёрнутый аодай лежал на стуле. Голая китаяночка, лёжа рядом со мною, со смешками сообщила, что я был «буку пьяный» и сразу же заснул. Но теперь-то я в порядке, и не против номер один скорячок?
— Конечно. Сколько?
— Четыре тысячи Пи.
Девушка была красивая, не такая худая, как вьетнамки, хотя и с такими же длинными прямыми чёрными волосами, портила её лишь жёсткая деловитость во взгляде. Даже не подумав о том, что четыре тысячи пиастров — это больше тридцати долларов, я ответил: «Конечно. Почему бы нет? Четыре тыщи, замётано». Порывшись в бумажнике, я вытащил пачку оранжевых банкнот с тиграми и драконами. Она тщательно их пересчитала, залезла на меня и сделала мне скорячок, который действительно был номер один, хотя четырёх тысяч не стоил.
Мы закончили наши дела, оделись, и она отвела меня обратно, переведя через улицу обратно, в «Синий георгин». Макклой всё ещё был там, на коленях его сидела девушка. Я не поверил собственным глазам: австралийцы распивали очередную бутылку скотча.
— Ну и как тебе Ланг? — спросил уоррент-офицер. Так я узнал, как зовут эту девушку.
— Хороша, но дорого.
— Ага, они тут избалованы.
Раздались тяжёлые удары в дверь. «Чёрт! — сказал «осси». — Военная полиция! Так, янки, давайте- ка вон под ту кушетку». Он толкнул меня с Макклоем к софе у стены. Судя по всему, бар стоял в районе, в котором американцам после наступления определённого часа находиться запрещалось. Мы залезли в узкое пространство под кушеткой, и я помню, как глядел оттуда на две пары сверкающих чёрных ботинок с белыми шнурками, которые топтались дюймах в шести от моего лица, не больше. От виски и нелепости ситуации меня стал разбирать смех, и Макклою пришлось зажать мне рот рукой. Несколько минут полицейские топали ботинками по комнате, затем убедились, что американцев нет. Хлопнула дверь.
Уход полицейских послужил нам сигналом. Поблагодарив «осси» за виски и за то, что спрятали, мы вышли на улицу и, вдыхая влажный ночной воздух, направились в Гранд-Отель. Там мы обнаружили Питерсона с Локером, они пили на веранде ром в компании моряка с норвежского торгового судна. Питерсон, глаза которого уже остекленели, представил нас норвежцу — высокому блондину с лицом, украшенным красными и синими прожилками.
«Фил, Мэрф, этот моряк — отличный мужик! — сказал шкипер заплетающимся языком. — Он отличный мужик, потому что он скандинав, а я сам скандинав, и этим я горжусь. Скандинавы — самые хорошие люди на земле».
Мы с Мэрфом признали, что скандинавы отличаются превосходными качествами и сели за стол. Моряк решил угостить всех ромом. Я не отказался, виски уже вышел с потом, пока мы добирались до отеля. Потом я всех угостил. Затем всех угостил норвежец. Впав в ступор, я глядел на огоньки рыбацких джонок, качавшихся на чёрной шёлковой ленте реки Туран, и тут на веранду ворвались четверо громадных военных полицейских и арестовали всех, кроме этого моряка. По их словам, мы нарушили комендантский час. Наши протестующие заявления о том, что мы — боевые морпехи и ничего не знаем ни о каких законах о комендантских часах, их не тронули, и полицейские уволокли нас в дананговскую кутузку.
О нашем кратковременном пребывании в том заведении я помню лишь, как стоял, пошатываясь, перед зеркалом в человеческий рост, над которым красовались инструкции: «Будь подтянут! Проверь
