— В общем, сэр, этого было не миновать. Жаль, конечно, что выпало это на долю Салли.
— Ага, сочувствую и всё такое. Ты мне как-то сказал, что всех заставишь посмотреть на первого павшего на поле боя. Заставил, сержант Колби?
— Конечно, нет, сэр.
Казмарак отвёз меня обратно в штаб полка по извилистой грунтовой дороге. Солдаты выстраивались на вечерний приём пищи. Есть мне совсем не хотелось, но я всё равно пошёл в офицерскую столовую. Больше заняться было нечем. Столовая была роскошная — по сравнению с теми, к которым я привык. Две палатки, рассчитанные на отделение каждая, были состыкованы и натянуты поверх каркаса из брусьев два-на-четыре дюйма. Для защиты пищи штабных офицеров от пыли и насекомых висели занавески, пол был фанерный, а три стола стояли буквой «П». К одному из брусьев был приколочен герб полка — чёрный щит с красно-белой тройкой поверх штыка, и прикреплено знамя полка, на котором провозглашалось: «Третий полк морской пехоты. FORTES FORTUNA ADJUVAT». По контрасту с очень демократичной атмосферой, присущей столовой стрелковой роты, в полковой всё было в строгом соответствии со служебной иерархией. Места за П-образным столом распределялись по рангу. Командир полка полковник Уилер и начальник штаба сидели во главе стола. Далее шли майоры, потом капитаны, потом лейтенанты, а места на концах были оставлены для вторых лейтенантов. В штабе нас таких было только два человека, а поскольку второй был неизвестно где, ел я в одиночестве.
Это вполне соответствовало моему настроению. Мне ни с кем не хотелось разговаривать. Из головы у меня никак не выходил Салливан, Хью Джон Салливан, погибший в возрасте двадцати двух лет и так и не успевший увидеть сына. Колби был прав — этого было не миновать. Но я задавал себе вопрос: почему это должно было случиться с приличным молодым человеком, у которого всегда был наготове анекдот, а не с каким-то там циничным старым ветераном. Я задавал себе вопрос: почему это должно было случиться с мужем и отцом, и почему это должно было случиться именно так. Подобно многим неопытным солдатам, я страдал иллюзорными представлениями о том, что на войне можно погибнуть красиво. Я высокопарно рассуждал о благородных самопожертвованиях, о солдатах, отдающих свои тела на благо святого дела или ради спасения жизни товарища. Но в смерти Салливана не было ничего подобного самопожертвованию или высокому ритуалу. Он погиб от пули снайпера, наполняя фляги в грязной речке, текущей сквозь джунгли.
Я видел его таким, каким описал его Леммон, лежащим навзничь с огромной кровавой дыркой в боку. Я представлял себе, что его лицо, должно быть, выглядело таким же, как лица мёртвых вьетконговцев, которые я видел месяц назад: рот открыт, губы поджаты, образуя улыбку как у черепа, глаза глядят в никуда. Больно было представлять Салливана в подобном виде; я ведь так привык к его живому лицу. Именно тогда, сидя в столовой над липким подносом с жирной пищей, я впервые ощутил этот липучий, могильно холодный страх — страх перед смертью; мёртвое лицо Салливана вдруг обратилось в моё собственное лицо. А ведь когда-нибудь и я могу оказаться на его месте, — подумал я. И я могу стать таким же. Раз уж так случилось с ним, это вполне может случиться со мной. Я не думал, что это произойдёт обязательно, но понял, что случиться так могло. До того момента возможность того, что меня убьют, не приходила мне в голову — разве что в абстрактном смысле. Будучи молодым здоровым американцем, выросшим и получившим образование в мирное время (или во время, которое в этом столетии сходит за мирное), я был неспособен представить себя больным или старым — даже не мёртвым. Ну да, о смерти я размышлял, но только как о событии, которое произойдёт в далёком будущем, настолько далёком, что я не мог рассматривать её как некое реально возможное событие. И вот она вдруг обратилась в реально возможное событие, к тому же, возможно, скорое — откуда мне знать? Вот в чём было дело: я никак не мог ни знать, ни предполагать, когда она придёт. Погибнуть в штабном подразделении было весьма маловероятно, но Салливан, наверное, и думать не думал о бренности существования, когда спускался к той речке со связкой бренчащих фляжек в руке. А потом снайпер навёл перекрестье своего оптического прицела, и всё, чем Салливан был или мог стать, все его мысли, воспоминания и мечты в одно мгновение перестали существовать.
До меня дошло, почему Леммон и все прочие показались мне такими отстранёнными. Дело было вовсе не в том, что я больше не служил в батальоне. Это была скорее отстранённость людей, осознающих, что они живут по соседству со смертью. Первый из них погиб от огня противника, и вместе с ним они утеряли присущую юности уверенность в собственном бессмертии. Реальность этого мира настигла их, всех нас. Как сказал потом Брэдли в тот вечер: «Похоже, кончилась славная маленькая война».
Кое-кто из воевавших ветеранов подумает, наверное, что я слишком большое значение придаю одной-единственной потере. Позднее мне довелось стать свидетелем весьма активных боевых действий, и я знаю, что, когда потери тяжёлые или ежедневные, смерть отдельно взятого человека зачастую теряет свою значимость. Но тогда, когда мы потеряли Салливана, потери были ещё незначительными; то был «экспедиционный» период войны, период, который продолжался примерно с марта по сентябрь 1965 года. Потеря даже одного человека была чрезвычайным происшествием. Может, сказывалось ещё и то, что мы были в меньшей степени подготовлены к смерти и ранениям, чем те, кто пришёл туда позднее; те, кто сражался тогда во Вьетнаме, пошли служить в мирное время, когда количество потерь ещё не объявляли ежедневно. Приведу немного статистических данных как иллюстрацию к тому, о чём я говорю: суммарные потери 1-го батальона 3-го полка за период с марта по август 1965 года составили около ста десяти погибших и раненых — десять процентов. Во время одного лишь сражения в апреле 1966 года только одна рота из того же самого батальона потеряла сто восемь человек всего за один час. Но самое главное, в этот начальный период люди в 1-м батальоне 3-го полка были очень близки друг другу. Они годами служили вместе и полагали, что вместе и пробудут до окончания своих сроков службы. Смерть сержанта Салливана разбила эту убеждённость. Она подорвала ощущение единства и стабильности, которое пронизывало жизнь в этом батальоне. 1-й батальон 3-го полка был боевой единицей в старом смысле этого слова, единым организмом, и смерть Салливана выглядела как ампутация небольшой частицы этого организма. Сам организм мог жить и функционировать дальше и без него, но организм этот понимал, что потерял нечто незаменимое. По ходу войны ощущение этого встречалось в пехотных батальонах всё реже. Солдаты со стабильным постоянством гибли, их эвакуировали после ранений, они уезжали домой, а им на смену приходили другие солдаты, которые гибли, эвакуировались или уезжали домой вместо них. К тому времени людская потеря стала означать всего лишь, что в цепи образовалась прореха, которую надо заделать.
Глава десятая
«Он столько мертвецов ни разу не видал».
Слова ритмично прыгали в мозгу.
А под дождём, кривляясь на бегу,
Скакали трупы. Зря он их считал…
Как и предсказывал Казмарак, моя первая ночь в штабе оказалась шумной. Тяжёлые орудия по ту сторону дороги до самого рассвета выполняли свои задачи по БВ. «БВ» означало «беспокоящий огонь и огонь на воспрещение» — разновидность артиллерийской стрельбы, ведущейся по пересечениям дорог, высотам, по всем местам, где может находиться противник. Предполагалось, что она должна действовать вьетконговцам на нервы и лишать их душевного равновесия. Не знаю, достигала ли артиллерия своей цели, но к утру мои нервы были порядком измотаны. От рёва гаубиц я раз десять подпрыгивал и просыпался. Ну да ладно, артиллерия была на нашей стороне — когда недолётов не было.
Весь измотанный, я провёл следующий день, осваиваясь в должности помощника офицера по кадрам. Мы со Шварцем перерыли кучу бумаг, которых хватило бы на кузов грузовика. Надо было провести инвентаризацию и ревизию документов, разложить по папкам донесения, директивы и приказы по полку. Глядя на всю эту бюрократию, я пришёл к выводу, что быть штабным офицером ещё хуже, чем я опасался. Немного позднее Шварц ознакомил меня с задачами, которые ставились мне помимо штатных —
