«дополнительные обязанности», так они назывались. На младших офицеров штаба их возлагалось много, потому что кроме них заниматься ими никто бы не стал. Поэтому нас называли «ОГР» — «офицеры по говёной работёнке». Шварц перечислил мои обязанности. Кроме того, что я был помощником офицера по личному составу, мне следовало ещё отвечать за отчётность по полковым потерям, за полковую секретную и ДСП-документацию, разбираться с юридическими вопросами, отвечать за порядок в столовой.
На бумаге казалось, что работы невпроворот. На самом же деле, по словам Шварца, она занимала не более трёх-четырёх часов в день. А я тогда зачем? Неужто кто-нибудь из писарей бы не справился? Никак нет, потому что по уставам всё это офицерские обязанности. Ладно, а почему капитан Андерсон не может этим заниматься? Он же офицер. Да, офицер, но как раз для этого и введена должность помощника офицера по личному составу — чтобы капитану не приходилось этим заниматься.
Несколько дней спустя Шварц убыл во 2-й батальон, и я заступил на его место. Прав он был, что работы было не больше, чем на три-четыре часа в день. Порою даже меньше того. Я проводил уйму свободного времени в поисках какого-нибудь занятия или за чтением дешёвых книг в мягкой обложке (дар от «Красного креста») — «Сражающиеся «Красные дьяволы»», «рассказ о мужественной Британии и славных воинах-парашютистах времён Второй мировой войны, книга основана на реальных событиях». Или просто сидел за своим столом, обливаясь потом и изнывая от дикой скуки.
По ночам младшие офицеры по очереди дежурили в палатке оперативного отдела. Чем младше по званию — тем позднее смена. Мне обычно выпадало дежурить с 24:00 до 02:00 (с полуночи до двух часов ночи) или с 02:00 до 04:00. Хотя и там работы было мало. Мы всего-то сидели на связи у раций, вызывали офицера по оперативным вопросам, майора Конлина, если происходило что-то необычное, заносили доклады об обстановке в журнал части. Доклады об обстановке поступали примерно раз в час: бесплотные голоса доносились через треск из рации или полевых телефонов ЕЕ-8, и, подобно Капитану Полуночи[61], несли зашифрованную абракадабру, которая у военных называется языком. «Крауд-три, я Бэрки-три докладывает Бэрки-альфа-шесть альфа-два-скорпион на позиции координаты альфа-танго-отель-отель-эхо-янки-янки-лима. Все подразделения докладывают альфа- сьерраа-сьерра-ромео-сьерра». Обстановка нормальная, без изменений.
По мере повышения интенсивности боевых действий изо всех моих дополнительных обязанностей больше всего приходилось заниматься составлением отчётов о потерях. И от работы этой сны дурные виделись мне часто, хотя был от неё и положительный эффект — она выжигала калёным железом всякие глупые, отвлечённые, романтические представления о войне, что у меня ещё оставались.
Работа моя была проста — докладывать о потерях, как наших, так и противника; о потерях в результате действий противника и о потерях, вызванных иными причинами — о несчастных случаях, которые неминуемо имеют место там, где находятся много молодых людей, вооружённых смертельно опасным оружием или управляющих сложными машинами. Артиллерийские снаряды падали иногда на своих, люди попадали под танки, вертолёты разбивались, морпехи убивали других морпехов по ошибке.
Работа эта была трудней, чем кажется. У военных для всего на свете установлен тщательно разработанный порядок, и регистрация погибших и раненых — не исключение. Отчёты составлялись на бланках, размноженных на мимеографе, одни для убитых, другие для раненых, третьи — для небоевых потерь. На каждом бланке были незаполненные места для указания фамилии, возраста, звания, личного номера и организации (подразделения) пострадавшего, а также для даты, описания ранений и обстоятельств, при которых они были получены. В случае гибели военнослужащего обстоятельства почти всегда описывались одинаково, и эти слова могли бы послужить эпитафией для тысяч человек: «Пал на поле боя в ходе патрулирования окрестностей города Дананга в Республике Вьетнам».
Отчёты об убитых были длинными и сложными. Об убитом требовалось предоставлять много данных: религия, фамилия и адрес ближайшего родственника, получатели страховок военнослужащего, как должны выплачиваться деньги — сразу целиком или по частям. Все отчёты надо было писать медицинским языком, с эвфемизмами, которые военные предпочитают использовать вместо простых английских слов. Скажем, если морпеха ранило в живот навылет, я не мог написать «ранило в живот навылет» или «ранило в желудок навылет» — нет, я должен был написать: «ПР» (пулевое ранение), сквозное, брюшная полость». Осколочные ранения назывались «множественными осколочными разрывами тканей», а когда у человека что-нибудь отрывало, это называлось «травматическая ампутация» — одно из моих любимых словосочетаний. Мне пришлось его употреблять, когда вьетконговцы начали применять фугасы и мины- ловушки. Они часто использовали мины с дистанционным управлением, которые подрывались по проводам из засад. Такие мины походили на наши «Клейморы» — в них набивали сотни стальных дробинок и закладывали несколько фунтов взрывчатки С-4. Если мне не изменяет память, то скорость детонации этого взрывчатого вещества равна 26 000 футам в секунду, поэтому при подрыве такой мины с помощью дистанционного управления, с такой же скоростью происходит разбрасывание металлических шариков, и один такой взрыв эквивалентен залпу из семидесяти дробовиков 12-го калибра, заряженных картечью калибра «00». Это очень страшная и разрушительная сила. Естественно, любого человека, поражённого таким оружием, скорей всего ожидала «травматическая ампутация» чего-нибудь — руки, ноги, головы — со многими так и происходило. Повидав несколько таких раненых, я засомневался в точности этого выражения. «Травматическая» — совершенно верно, потому что потеря конечности определённо человека травмирует, но слово «ампутация», как мне казалось, предполагает хирургическую операцию. В то же время я видел, что взрыв не разрезает человеческое тело аккуратным образом. Оно чаще разлетается на бесформенные и зачастую нераспознаваемые куски, поэтому термин «травматическая фрагментация» был бы более точен при сохранении того иносказательного оттенка, что так по душе военным.
Разрывающее или фрагментирующее воздействие фугасного заряда время от времени вызывало семантические трудности при составлении отчётов о ранениях тех солдат, кто был особо страшно изувечен. Происходило это нечасто, но некоторых морпехов кромсало так, что казалось, и слов-то не найти для описания того, что с ними произошло. Как-то раз в том году подполковник Мейерс, командир одного из батальонов нашего полка, наступил на мину-ловушку, изготовленную из 155-мм снаряда. Тем, что от него осталось, не удалось бы заполнить даже морской вещмешок — это такая водонепроницаемая сумка чуть больше хозяйственной. По сути, подполковник Мейерс был обращён в пыль, однако официальный отчёт звучал примерно так: «травматическая ампутация, обе ступни; травматическая ампутация, обе ноги и обе руки, множественные разрывы брюшной полости; сквозные осколочные ранения головы и грудной клетки». Затем было указано: «пал на поле боя».
Батальонные офицеры по личному составу докладывали о потерях в своих подразделениях по телефону, а я передавал их в дивизионный центр по отчётности по боевым потерям. Управившись с этим, я подшивал копии этих отчётов в соответствующие папки, на одной из которых значилось «Боевые потери», а на другой — «Небоевые потери». Я думаю, их учитывали по отдельности по той причине, что тем, кто был убит или ранен огнём противника, автоматически давали «Пурпурные сердца», а пострадавшим от своих не давали. Только этим они, по сути, и отличались. Человек, погибший от «дружественного» огня (ещё один термин, вводящий в заблуждение, потому что огонь, который тебя поражает, никогда не бывает «дружественным») настолько же мёртв, как и человек, которого убил противник. Кроме того, даже боевые потери зачастую носили случайный характер. Когда наступаешь на мину или спотыкаешься о растяжку мины-ловушки — это самый настоящий несчастный случай, который ничем не отличается от попадания под машину при пересечении улицы, на которой большое движение.
Подшив отчёты, я обновлял данные на «Табло полковника Уиллера». Обтянутое ацетатной плёнкой и разграфлённое на вертикальные и горизонтальные колонки, оно висело позади стола начальника штаба в обшитой досками палатке, где они с полковником устроили свой штаб. Вертикальные колонки были озаглавлены слева направо: «Убитых», «Раненых», «Умерших от ран», «Небоевых», «Убитых вьетконговцев», «Раненых вьетконговцев» и «Пленных вьетконговцев». Горизонтальные колонки были разбиты по номерам подразделений, входящих в состав полка или приданных: «1/3» — 1-й батальон 3-го полка, «2/3» — второй батальон и так далее. В первые четыре вертикальные колонки вписывалось количество потерь для каждого отдельно взятого подразделения, а в последние три — данные об ущербе, нанесённом противнику. После очередного боя я заходил к полковнику, стирал прежние цифры и вписывал стеклографом новые. Полковник, который во многих отношениях был человеком мягким, был непреклонен по поводу того, что данные на Табло должны быть точными: высокопоставленные гости из Дананга и Сайгона
