приписать ему целый набор того, что в те времена именовалось емким словом «аморалка». Правда, этот эпизод не получил тогда своего развития и так и остался всего лишь архивной констатацией.
Мне представляется невозможным по прошествии стольких лет выносить какое либо определенное суждение на этот счет. Поэтому будем считать данный вопрос открытым. Но говоря в целом, он не кажется мне столь уж принципиальным при изложении политической биографии Сталина. Тем более, принимая в расчет, что этот эпизод нельзя расценивать в качестве абсолютно достоверного факта. Но упомянуть о нем я счел необходимым опять-таки во имя принципа объективности и беспристрастности.
Если то, о чем идет речь, в самом деле соответствует действительности, то и это не вносит, на мой взгляд, ничего принципиально нового в общую картину жизненного пути Сталина. Просто один из штрихов, дорисовывающий его весьма сложный и в то же время вполне понятный для нормального человека облик. Я не склонен пускаться в рассуждения о моральных аспектах этого возможного эпизода его сибирской одиссеи, поскольку здесь нет почвы и резонов для серьезного разговора. Обычная житейская ситуация, каких в жизни случается немало, но в приложении к Сталину она почему-то вдруг стараниями отдельных исследователей обретает какую-то особую, загадочную, чуть ли не полупреступную окраску. Во всяком случае к политической биографии Сталина она не имеет прямого отношения.
Теперь остановимся на вопросе о собственно политической деятельности Сталина в период Туруханской ссылки. Разумеется, в том ее понимании, какая она была вообще возможна для человека, фактически отрезанного от мира. Судя по некоторым его письмам, в первый период пребывания в ссылке он проявлял самый живой и непосредственный интерес к развитию политических событий в столице, в первую очередь к деятельности большевистской фракции в Государственной думе. Как-никак, а к ней еще совсем недавно он имел непосредственное отношение, будучи по поручению ЦК своеобразным координатором их работы, в частности по вопросам выработки большевистской линии поведения в думе. В этой связи примечательно его письмо Р. Малиновскому, написанное в апреле 1914 года. Оно пронизано оптимизмом, если не сказать пафосом, не вполне соответствовавшим реальному положению дел:
Из писем Сталина явствует, что он внимательно читает нерегулярно поступающие к нему газеты и журналы, настойчиво просит присылать необходимые ему книги по социально-политической проблематике, в особенности по национальному вопросу. Так, вскоре после прибытия в ссылку он пишет шифрованное письмо Н.К. Крупской в Краков:
Видимо, занятия национальным вопросом стояли в центре его тогдашних политических интересов. Весьма удачный опыт, воплотившийся в фундаментальной статье, подробно о которой речь шла выше, стимулировал его, побуждал к дальнейшей разработке этой проблематики. В письме к Р. Малиновскому он излагает свои довольно амбициозные планы в области литературной работы:
Работа Сталина о культурно-национальной автономии оказалась потерянной, а потому о ее содержании судить нельзя. Можно только высказать логичное предположение, что она развивала и конкретизировала положения, высказанные автором в статье «Марксизм и национальный вопрос». Как видно, Сталин продолжал углубленное изучение этой исключительно важной проблемы. В. Швейцер в своих воспоминаниях писала об одной из своих поездок к Сталину:
Трудно поверить в то, что Сталин действительно переводил книгу Р. Люксембург на русский язык: для этого он недостаточно знал немецкий язык. Скорее всего, он пытался читать ее с помощью словаря, что больше соответствовало уровню его знаний немецкого языка. Из полицейских документов явствует, что при одном из его арестов у него был обнаружен среди других книг русско-немецкий разговорник. Видимо, в преддверии своих поездок за границу в тот период он начал (или продолжил) изучение немецкого языка. Однако в любом случае, даже при прекрасном владении самим вопросом, ему явно не под силу был самостоятельный перевод книги Р. Люксембург, которая писала отнюдь не таким же ясным и лапидарным стилем, как Сталин.
Обращает на себя внимание еще одно любопытное обстоятельство. В письме к Н.К. Крупской он писал, что может в случае необходимости приехать «немедля». Это, очевидно, дает основание полагать, что, по его расчетам, ему нетрудно было совершить, как и прежде, очередной побег из ссылки. Однако на деле оказалось все иначе. По прошествии нескольких месяцев в письме тому же Р. Малиновскому звучат совершенно иные нотки:
Какие причины имел в виду Сталин, сказать сейчас трудно, если вообще возможно. Не исключено, что до него могли дойти распространявшиеся тогда среди ссыльных слухи относительно причастности Р. Малиновского к провокаторской деятельности и он, чтобы ввести охранку в заблуждение намеренно писал, что останется в ссылке до окончания срока. Таким путем можно было дезориентировать как самого Р. Малиновского, так и через него охранку. Вполне допустимы и другие, неизвестные нам причины высказанного им намерения, вопреки прежней практике, отбыть весь причитавшийся срок[504]. Во всяком случае, даже если Сталин и не собирался проводить целых четыре года за Полярным кругом, то его слова оказались пророческими: побега из последней ссылки он так и не совершил.
Центральным событием, своего рода осью, вокруг которой вращалась вся политическая жизнь не только в Туруханской ссылке, но и в России, как и во всем мире, конечно, была начавшаяся первая мировая война. Все политические партии вне зависимости от их желания или нежелания должны были занять определенную позицию в связи с разразившимся всемирным пожаром. Раскаты этого поистине вселенского события докатились и до Туруханского края. Война сказалась на жизни ссыльных самым прямым и непосредственным образом: ухудшились их материальные условия, ужесточился режим, до минимума сведены возможности организации побега, не говоря уже о том, что суровыми стали меры наказания за политические преступления, которые фактически приравнивались к государственной измене.
Но самым главным для ссыльных революционеров являлся вопрос об отношении к начавшейся войне. Как уже отмечалось выше, позиция большевиков (и Сталина в том числе) в период русско-японской войны была однозначной — они выступали за поражение в ней, полагая, что такое поражение станет прелюдией к
