Политическая биография Сталина

ничуть не смущает вся искусственность и даже смехотворность таких «аргументов». Во имя доказательства заранее запрограммированного тезиса они не гнушаются даже анекдотическими и полуанекдотическими аргументами. Однако за подобными аргументами скрывается иная материя, неизменно присутствующая во всех изысканиях сионистов. Они один из источников антисемитизма неизменно усматривают в том, что представители других народов якобы испытывают чувство зависти к евреям, неизменно оказывающимся более способными, более умелыми и т. д. Не будем вести дискуссию по данному весьма спорному тезису. В приложении к рассматриваемому нами аспекту проблемы подобные аргументы выглядят крайне несостоятельными. Говорить о чувстве антисемитизма, чуть ли не как о врожденном качестве характера и мировоззрения молодого Сталина, по меньшей мере смехотворно. Такие сложные явления, к каким бесспорно относится и антисемитизм, имеют под собой куда более сложную основу. Высосанная из пальца зависть Виссариона Джугашвили к умелым и процветающим сапожникам-евреям — не более чем мелкотравчатая профанация серьезной и доказательной аргументации. К тому же, имеются бесспорные свидетельства того, что отец Сталина был хорошим сапожником. Как вспоминал один из тех, кто хорошо знал семью Джугашвили и на чьи свидетельства о предках Сталина опираются практически все биографы Сталина, после смерти своего отца «Бесо Джугашвили поселился в Тифлисе и стал работать на кожевенном заводе Адельханова. Здесь он выдвинулся как прекрасный работник и получил звание мастера»[183]. Именно это позволило ему предпринять попытку открыть собственную сапожную мастерскую.

Несколько иной, но также целенаправленный по своему характеру смысл носит, например, такое утверждение, принадлежащее другому автору: «Семинаристы были лишены возможности тесно общаться с евреями или католиками, что могло бы расширить кругозор молодого Джугашвили и научить его терпимости к людям иной социальной или культурной среды» [184]. Видите ли, отсутствие общения с евреями и католиками было одной из причин узкого кругозора молодого Сталина! Почему взяты в данном случае евреи и католики? Почему такой избирательный принцип? Достаточно поставить этот вопрос, чтобы получить подразумеваемый заранее ответ.

Следует, кстати, заметить, что в Закавказье при ее чрезвычайной национальной пестроте межнациональное общение сызмальства являлось делом само собой разумеющимся. И в этом смысле оно объективно играло роль серьезного фактора формирования интернационального сознания, служило естественной преградой на пути развития националистических предрассудков. Думается, что именно такая среда как раз и оказывала на юного Сосо свое решающее влияние.

Словом, приведенные выше примеры служат лишь иллюстрацией новейших стиля и методов «объективного» исследования жизни и деятельности Сталина от его рождения и до смерти. Если же говорить серьезно, то нет никаких оснований приписывать молодому Иосифу какие-то антисемитские чувства и настроения. В период его учебы эта проблема едва ли занимала его. Да и вообще смешна и примитивна, хотя и далеко не безобидна, манера ставить вопрос об отношении к евреям в качестве своеобразного оселка, на котором проверяются качества того или иного политического и государственного деятеля. В конечном счете у молодого Сталина было много действительно насущных проблем, решению которых он посвящал свои усилия. Высосанная из пальца проблема врожденного антисемитизма молодого Сталина — всего лишь изобретение его биографов вполне определенного пошиба. А это такая публика, которой дела до серьезных аргументов нет, коль они задались целью доказать свое.

Оставляя пока данный сюжет в стороне, хочется подчеркнуть, что молодой Сталин жил и воспитывался отнюдь не в атмосфере какой-то национальной нетерпимости и отчужденности. Скорее наоборот. Есть свидетельства, что Сталин понимал и мог изъясняться на армянском, азербайджанском и осетинском языках[185]. Реальные условия тогдашней Грузии могли способствовать и действительно способствовали выработке интернационального сознания, а не узколобого национализма и ненависти к другим народам. Исходя из этого, на первый взгляд, довольно произвольного предположения, можно сделать следующий вывод: если Сталин в ранней молодости и был некоторое время подвержен влиянию грузинского национализма, в чем-то разделял распространенные в узких кругах грузинской интеллигенции настроения недовольства тем фактом, что Грузия входила в состав России и была несамостоятельной, то сравнительно быстро он преодолел, вернее сказать, «перерос» эту действительно «детскую болезнь». По мере того, как он все больше переходил на позиции социализма и знакомился с учением марксизма, он все более основательно связывал решение национального вопроса, в том числе и вопроса о Грузии, с более общим и кардинальным решением всего комплекса социально-политических проблем, стоявших перед российским обществом в целом. Можно предположить, что это был первый и наиболее существенный его шаг в осознании некоей универсальной ценности марксистского учения. Разумеется, нельзя утверждать, что именно так, именно в таких понятиях он сознавал реальную взаимосвязь национальных и социальных проблем. Но вся его дальнейшая работа в сфере разрешения национального вопроса как раз и дает основания предположить, что именно таким был его путь постижения сложной диалектики национального вопроса.

К тому же в самой Грузии национализм не играл сколько-нибудь большую роль в общественной жизни. В своем подавляющем большинстве грузины осознавали, что присоединение к России спасло страну от порабощения со стороны соседних мусульманских Ирана и Турции, войска которых многократно на протяжении целой череды веков опустошали грузинские земли, а сама она не раз была в вассальной зависимости или под прямым господством персидских шахов и османских султанов. Принципиальное значение имело и то, что Грузия, как и Россия, была православной страной, что создавало предпосылки для налаживания дружественных отношений между их народами. Население грузинских городов состояло в своем большинстве не из самих грузин, а было смешанным, с преобладанием русских, армян и т. д. Словом, не мононациональный и довольно пестрый состав населения создавал объективные предпосылки для мирного сожительства различных национальностей. Добавим к этому, что процесс русификации, проводившийся Закавказье, не носил откровенно грубого и неприкрытого характера и не воспринимался широкими слоями населения в качестве акта подавления их национального самосознания. Хотя, конечно, он не мог не нанести определенного ущерба престижу русских, в силу не зависящих от них причин расплачивавшихся за меры царского правительства. Вместе с тем приобщение к русской культуре, влияние русской и грузинской культуры друг на друга, определенное переплетение и взаимодействие этих культур, в особенности литератур, со всех точек зрения было прогрессивным процессом, способствовавшим установлению добрососедских отношений между двумя народами. Так что, видимо, нет достаточных причин и оснований преувеличивать роль националистического фактора во всем комплексе русско-грузинских отношений в период, о котором идет в данном случае речь. Националистический фактор играл заметную роль только в определенных слоях грузинского населения, прежде всего в среде грузинской интеллигенции, составившей социальную базу грузинского меньшевизма в последующий исторический отрезок времени.

Давая самую общую картину его семинарских годов, отмечая то определяющее значение, которое сыграли эти годы в формировании его личности, в выборе цели и направления дальнейшей жизни, следует остановиться на том, как этот период в его жизни оценивает Троцкий. Специально выделить его меня побуждает ряд обстоятельств. Ведь последний был не только самым крупным политическим противником и идейным оппонентом Сталина, но и одним из первых и наиболее компетентных авторов его политической биографии. Сам Троцкий в своей книге о Сталине писал: «Я с гораздо большей подробностью, как увидит читатель, останавливался на формировании Сталина в подготовительный период, чем на его политической роли в настоящее время. Факты последнего периода известны каждому грамотному человеку. Критику политики Сталина я давал в разных работах. Цель этой политической биографии — показать, каким образом сформировалась такого рода личность, каким образом она завоевала и получила право на столь исключительную роль. Вот почему [интересны] жизнь и развитие Сталина в тот период, когда о нем никто или почти никто не знал. Автор занимается тщательным анализом отдельных, хотя и мелких, фактов и свидетельских показаний. Наоборот, при переходе к последнему периоду он ограничивается симфизическим (очевидно, имеется в виду упрощенным — Н.К.) изложением, предполагая факты, по крайней мере важнейшие, известными читателю»[186].

Нельзя не признать, что Троцкий весьма скрупулезно занимается чуть ли не следовательским «выяснением» важнейших моментов жизни молодого Сталина, начиная с его рождения и особенно времени