делает вывод:
Наиболее достоверным объяснением того, что молодому Сталину не удалось завершить свое обучение в семинарии, мне представляется следующее. Он был исключен из нее по совокупности причин, в которых главной была его «недозволенная деятельность». Все остальные также сыграли свою роль, причем сам он, судя по всему, не испытывал из-за своего исключения особого сожаления. Внутренне он уже созрел для того, чтобы выбрать иной путь — путь борца против царизма, за утверждение идеалов социальной справедливости. Как справедливо заключает Э. Смит,
Детство и юность остались позади. Впереди была новая страница жизни, а точнее сказать, новая жизнь, в которую он вступил как раз в канун начала нового века. Никому, и прежде всего ему самому, в то время не могла даже в горячечном бреду прийти мысль о том, что он окажется волею судеб тем человеком, который оставит свою неизгладимую печать на первой половине начинавшегося столетия. Пути истории столь же неисповедимы, как и пути Господни.
Глава 3
ПУТЬ ПРОФЕССИОНАЛЬНОГО РЕВОЛЮЦИОНЕРА
1. Революция: закономерный общественный процесс или уголовное деяние?
Прежде чем приступить к освещению практического участия Сталина в российском революционном движении, необходимо хотя бы весьма лаконично коснуться одного вопроса коренной важности, навеянного постсоветской российской действительностью. Речь идет о принципиальном отношении различных кругов общества к революции как феномене исторического процесса. Хотя данная проблема вроде и не имеет непосредственного касательства к рассматриваемой теме, на самом же деле это не так. Отношение к революции всегда было, а сегодня в еще большей мере, чем когда-либо раньше, своеобразной лакмусовой бумагой, с помощью которой определяется не только классовая позиция тех или иных сил, но даже просто степень их объективности, способности подняться до уровня беспристрастного анализа прошлого и настоящего. Не нужно специально доказывать (ибо это самоочевидно), что принципиальная позиция признания или непризнания революции как вполне законного и обусловленного объективными законами исторического развития явления в жизни той или иной страны, фактически и предопределяет отношение к тем, кто принимал участие в этой революции. От того, какой точки зрения придерживаться в данном вопросе, зависят важнейшие критерии, на базе которых выносятся суждения о революционных деятелях той или иной эпохи..
В наше время, а это время одного из самых глубоких всеобъемлющих кризисов, выпадавших на долю России, уже само слово революция (имеется в виду социальная революция) вызывает почти физическое отторжение со стороны созидателей так называемого «светлого капиталистического будущего». Всеми способами, по поводу и без повода, в сознание людей усиленно вдалбливается мысль о том, что революция по своему существу и своим последствиям есть явление сродни уголовному деянию. Разумеется, в масштабах несопоставимых с любым уголовным преступлением! Лакеи утвердившего свою власть нового класса буржуазии все беды российского общества пытаются в той или иной форме связать с революцией, которая, мол, остановила процесс поступательного развития страны и в конечном итоге стала источником неисчислимых страданий народа. По адресу русской революции источаются ниагарские водопады лживых измышлений, фабрикуются и пускаются в оборот всевозможные мифы, облекаемые в одежды «научных изысканий» и «непреложных выводов истории». Их фабрикаторов нисколько не смущает то, что нередко эти мифы сродни горячечному бреду и не имеют ничего общего с объективной оценкой хода исторических событий. В революции, и только в ней, они видят источник и причину общественных неурядиц и проблем даже сегодняшнего дня, не говоря уже о прошлом. Виня во всем революцию, они фактически выступают в качестве охранителей незыблемости установленного ныне в России строя. В этом коренятся и гносеологические, и практические корни осуждения революции как таковой.
Словом, революцию стремятся поставить вне законов развития истории, представить ее не «локомотивом истории» (слова Маркса), а в виде своеобразного исторического выкидыша. Успешно совершив невиданную доселе в истории революцию по свержению нового общественного строя — социализма, — реализовав в ходе этой революции главную цель — овладение властью и через ее посредство собственностью, — новый правящий класс сразу же стал убеждать общество: в России не должно быть больше никаких революций, она, мол, уже по горло сыта всяческими революционными переворотами. Смысл и подоплека подобных рассуждений очевидны для каждого реально мыслящего человека: полномасштабная буржуазная революция завершилась победой, и больше недопустимы никакие революции. Само собой разумеется, что возможная революции не может не быть направлена против утверждающего себя в качестве незыблемого нового общественного строя.
Удивление вызывает не сама эта позиция. Иной она просто и не может быть. Странно другое: в этот хорошо аранжированный хор, предающий анафеме революцию, вдруг включились и некоторые левые силы, тоже мусолящие идею, согласно которой Россия, мол, уже исчерпала свой лимит на революции, а потому, де, о ней больше не может быть и речи. В итоге получается, что на буржуазную контрреволюцию никаких лимитов нет (а ведь буржуазная контрреволюция тоже является разновидностью революции). Лимит есть лишь на такую революцию, которая направлена против господствующего в стране класса.
Мне показалось настоятельно необходимым сделать эти замечания, касающиеся современной интерпретации смысла и исторической «неправомерности» русской революции. Причем, когда я говорю о революции, я имею в виду не только Октябрьскую революцию, но и первую русскую революцию, а также Февральскую революцию. Ведь от, самого понимания и признания исторически закономерного характера фактически любой революции в истории любой страны, в значительной степени зависит и отношение к тем личностям, которые принимали участие в этих революциях, посвящали служению ей свои силы. В этом контексте мне рисуется и роль Сталина, воплощенная в его участии в российском революционном движении. Нельзя объективно и правильно, в соответствии с требованиями историзма, оценить это его участие в русской революции, придерживаясь точки зрения, что революции вообще, и как правило, — явления, носящие сугубо отрицательный характер. А именно такую, в сущности антиисторическую и антинаучную направленность имеют все новейшие изыскания, посвященные исследованию и освещению его деятельности в революционном движении на протяжении двух десятков лет.
Имеют далеко не второстепенное значение и нравственные критерии, которыми руководствовались участники бурных революционных движений, охвативших тогда страну. Причем речь идет не только и даже не столько о личных нравственных критериях, но и о критериях более высокого ранга — общественных критериях. Как ни покажется странным, но о революции и ее активных действующих лицах вполне пристало говорить и с позиций нравственных категорий. Для тех, кто готовил русскую революцию и шел в ее первых рядах, не стоял вопрос о том, насколько это было нравственным и отвечало ли высоким и благородным целям. В терминологии сегодняшнего дня гуманные цели революции представлялись для ее сторонников самоочевидными. Нравственное начало, поскольку таковое лежало в основе их практических действий, служило моральным оправданием эксцессов, неизбежно сопряженных с самой революцией и личным участием в ней. Без учета данного обстоятельства трудно, если вообще возможно, давать оценки деятельности революционеров той поры. Оценки, которые были бы в согласии с духом соответствующей исторической эпохи, а не конъюнктурными потребностями дня сегодняшнего.
Для современного обывателя понятие профессиональный революционер наверняка ассоциируется с
