Политическая биография Сталина

знакомству с правоохранительной системой царской России. Он был арестован 5 апреля 1902 года на заседании батумской руководящей партийной группы и заключен в батумскую тюрьму. В этой тюрьме Коба просидел чуть больше года — с 5 апреля 1902 по 19 апреля 1903 года, когда он был переведен в Кутаисскую тюрьму. О его поведении в тюрьме имеется ряд свидетельств как откровенно апологетического, так и не менее критического свойства, принадлежащих разным людям. Мне представляется любопытным привести высказывания обоего рода.

Свидетельства авторов периода культа личности Сталина преследовали цель показать, что и в тюрьме Сталин вел энергичную революционную работу. Так, в книге Л. Берия констатируется: «Товарищ Сталин и в кутаисской тюрьме, так же как в батумской, ведёт большую политическую работу среди заключённых, устанавливает связь со всеми камерами политических заключённых, проводит среди них пропаганду ленинско-искровских идей, резко разоблачает оппортунизм большинства «Месаме- даси», газеты «Квали» и Ноя Жордания, пропагандирует идеи гегемонии пролетариата и необходимость пролетарского руководства крестьянским движением.»[246]

А вот другое свидетельство, принадлежащее человеку, критически, если не откровенно враждебного относившемуся к Сталину на протяжении всего времени. Речь идет о Г. Уратадзе. В своей книге он пишет: «Кобу (Сталина) я видел первый раз в жизни и не подозревал даже о его существовании. На вид он был невзрачный, оспой изрытое лицо делало его вид не особенно опрятным. Здесь же должен заметить, что все портреты, которые я видел после того, как он стал диктатором, абсолютно не похожи на того Кобу, которого я видел в тюрьме первый раз, и ни на того Сталина, которого я знал в продолжении многих лет потом. В тюрьме он носил бороду, длинные волосы, причесанные назад. Походка вкрадчивая, маленькими шагами. Он никогда не смеялся полным открытым ртом, а улыбался только. И размер улыбки зависел от размера эмоции, вызванной в нем тем или иным происшествием, но его улыбка никогда не превращалась в открытый смех полным ртом. Был совершенно невозмутим. Мы прожили вместе в кутаисской тюрьме более чем полгода, и я ни разу не видел его, чтобы он возмущался, выходил из себя, сердился, кричал, ругался, словом, проявлял себя в ином аспекте, чем в совершенном спокойствии. И голос его в точности соответствовал его «ледяному характеру», каким его считали близко его знавшие.

Потом, в продолжение многих лет, я встречался с ним в разных областях общественной жизни, главным образом в революционной работе, и я до сих пор не могу найти объяснения всему тому, что произошло с этим человеком в его жизненной карьере.

Говорят и пишут, что история не знает такого примера. Это верно, но это не объяснение факта, а только его констатация. Как будто ничего не предвещало ему такого восхождения! Биография его, до его головокружительного восхождения, совсем не сложна. Даже можно сказать: до этого он — человек без биографии.»[247]

Тема — Сталин в тюрьме — сама по себе представляет несомненный интерес по целому ряду соображений: и в чисто психологическом ключе, и в плане того, как тюремное заключение сказалось на его политических воззрениях, в каком направлении оно повлияло на его дальнейшую судьбу. Попутно надо не упускать из виду тот общепризнанный факт, что к тому времени, когда он впервые очутился в тюрьме, в России «наличествовали все элементы полицейского государства.»[248]

Прежде всего представляется, что для молодого Иосифа арест и тюрьма не явились событием, потрясшим его сколько-нибудь серьезным образом. В каком-то смысле он всей своей предшествующей жизнью в семинарии, где царил суровый режим и семинаристы находились чуть ли не в условиях заключения, был подготовлен к довольно легкому и вполне естественному восприятию тюремной обстановки. Он безусловно в чисто психологическом плане был вполне подготовлен, чтобы без особых потрясений пережить свое первое тюремное заключение. В этом отношении он находился в более выгодном положении, нежели другие революционеры, оказывавшиеся за решеткой. К тому же, следует учесть и его вполне уже сформировавшийся характер, отличавшийся твердостью и большой силой воли, что играет первостепенную роль при соприкосновении с проблемами, неизбежно возникающими при лишении человека свободы.

Таковы общие выводы, которые кажутся мне достаточно обоснованными. Хотя бы с чисто логической точки зрения. Однако имеется один весьма любопытный документ, который рисует поведение Кобы в тюрьме, мягко выражаясь, не совсем в благоприятном для него свете. В архивах сохранилось его прошение на имя главноначальствующего гражданской частью на Кавказе князя Г.С. Голицына. Вот его текст:

«Нижайшее прошение.

Все усиливающийся удушливый кашель и беспомощное положение состарившейся матери моей, оставленной мужем вот уже 12 лет и видящей во мне единственную опору в жизни — заставляет меня второй раз обратиться к Канцелярии главноначальствующего с нижайшей просьбой освобождения из-под ареста под надзор полиции. Умоляю канцелярию главноначальствующего не оставить меня без внимания и ответить на мое прошение. Проситель Иосиф Джугашвили. 1902 г., 23 ноября».

19 января 1903 г. с подобным же, но исполненным достоинства прошением к князю Г.С. Голицыну обратилась мать Сталина Е.Г. Джугашвили[249].

Если попытаться как-то прокомментировать это прошение, то можно усмотреть в нем несколько моментов. Во-первых, оно могло быть продиктовано как болезненным состоянием, так и настойчивыми просьбами со стороны матери, надеявшейся с помощью такого рода прошений облегчить судьбу единственного сына. Довольно сомнительно, что сам Коба мог считать доводы, изложенные в прошении, основательными для того, чтобы добиться своего освобождения. Обвинения, по которым он проходил, носили серьезный характер и на снисхождение властей надеяться едва ли имелись какие-либо основания. Все это представляется мне достаточно логичным. Хотя сам стиль и вся тональность, в котором было написано прошение, как-то не вяжутся с обликом и характером молодого Кобы. Не исключено, здесь скрывалась и ставка на случай: авось, власти и откликнутся в позитивном духе.

Я привел данный эпизод опять-таки в интересах истины, помня слова Цицерона: «Первый закон истории — бояться какой бы то ни было лжи, а затем — не бояться какой бы то ни было правды»[250].

В целом же в литературе сохранилось довольно скудное количество информации, которая могла бы пролить свет на жизнь Сталина и его поведение в тюремной обстановке. Не сохранилось протоколов его допросов (если таковые вообще велись), по которым можно было бы судить, как он себя вел по отношению к органам дознания. Однако априори, зная уже кое-что о характере Кобы и его манере поведения, можно составить себе довольно правдоподобную картину его возможного поведения. Кстати, даже такой яростный противник Сталина, как Троцкий, касаясь этого сюжета, пишет: «Нет оснований сомневаться, что в тюремных конфликтах Коба занимал не последнее место и что в отношениях с администрацией он умел постоять за себя и за других»[251]. Эта оценка логически вытекает из понимания характера Сталина и в устах Троцкого звучит едва ли не как комплимент.

В своей книге о Сталине Троцкий приводит воспоминания одного из тех, кто соприкасался с Кобой в период его пребывания в кутаисской тюрьме. По словам некоего Каланадзе, «в тюремной жизни он установил распорядок, вставал рано утром, занимался гимнастикой, затем приступал к изучению немецкого языка и экономической литературы… Любил он делиться с товарищами своими впечатлениями от прочитанных книг…»[252]

С нескрываемым сарказмом Троцкий комментирует это свидетельство следующим образом: «Совсем не трудно представить себе список этих книг: популярные произведения по естествознанию; кое-что из Дарвина; «История культуры» Липперта; может быть, старики Бокль и Дрэпер в переводах семидесятых годов; «Биографии великих людей» в издании Павленкова; экономическое учение Маркса в изложении русского профессора Зибера; кое-что по истории России; знаменитая книга Бельтова об историческом материализме (под этим псевдонимом выступил в легальной литературе Плеханов); наконец, вышедшее в 1899 году капитальное исследование о развитии русского капитализма, написанное ссыльным В. Ульяновым, будущим Н. Лениным, под легальным псевдонимом В. Ильина. Всего этого было и много и мало. В теоретической системе молодого революционера оставалось, конечно, больше прорех, чем заполненных