Политическая биография Сталина. Том 2

оставляют вне поля зрения реальные факты действительности того времени. В огромной стране, еще недавно разделенной на два непримиримо враждебных лагеря, за относительно короткий исторический срок не могла быть создана обстановка общественного согласия, а тем более некоего подобия гармонии интересов реально противоположных классовых сил и прослоек. За рубежом находилось несколько миллионов эмигрантов, покинувших Россию из-за неприятия Советской власти. Они не смирились со своим поражением и не являли собой образец посторонних наблюдателей за событиями, происходившими в стране. В самой Советской России было отнюдь не малое число тех, кто лишился своей собственности и, по большей части, и гражданских прав. В душе они ненавидели новую власть и ждали лишь удобного случая, чтобы навредить ей. Как неопровержимо свидетельствует многовековой опыт истории, утраченная собственность — самый мощный источник социального реванша. И Россия того периода, о котором идет речь, не только не исключение, а наглядный пример универсального характера этой особенности исторического развития.

Так что объективная база для активизации антисоветской деятельности была, и от этого факта никуда не уйти. Но это — одна сторона проблемы. Другая заключается в том, что сталинский режим искусственно раздувал масштабы и характер этой деятельности, руководствуясь теорией обострения классовой борьбы по мере упрочения социализма. Так что здесь как бы сливались в один поток две тенденции, накладывая свою зловещую печать на ход событий.

Вкратце остановлюсь на нескольких громких делах той эпохи. Эти дела, конечно, ни по своему размаху, ни по своему характеру не могут быть сопоставлены с процессами более позднего периода. Но это были первые ласточки, так сказать, предвестники суровой поры массовых репрессий.

Шахтинское дело. Большая советская энциклопедия следующим образом представляет читателям суть этого нашумевшего процесса. Дело раскрыто органами ОПТУ в начале 1928 года и слушалось в Москве с 18 мая по 6 июля. Перед Специальным присутствием Верховного суда СССР предстали 53 подсудимых, преимущественно инженеры и техники. Шахтинский процесс показал, что среди старых специалистов угольной промышленности были лица, связанные с бывшими собственниками шахт, перешедших в руки Советского государства. «Шахтинцы» вели подрывную работу и за это получали от своих прежних хозяев, бежавших за границу, денежное вознаграждение. С введением НЭПа бывшие шахтовладельцы поставили перед агентами задачу — помочь им получить «свои» предприятия в порядке денационализации или концессий. Но по мере укрепления социалистического уклада в экономике страны надежды бывших собственников шахт на возвращение им предприятий рушились, и тогда они стали вдохновителями активного и организованного вредительства. Направляли работу «шахтинцев» «Объединение бывших горнопромышленников Юга России» во главе с Б.Н. Соколовым (Париж), а также «Польское объединение бывших директоров и владельцев горно-промышленных предприятий в Донбассе» во главе с Дворжанчиком. Эти объединения были связаны с правительствами и разведками капиталистических стран. Вредительские группы были созданы в Донбассе, Харькове (1923–24 гг.), в Москве (1926 г.). «Шахтинцы» стремились ослабить оборонную и экономическую мощь СССР и создать благоприятные условия для интервенции империалистических государств (взрывали и затопляли шахты, поджигали электростанции и т. д.). 6 июля 1928 Верховный суд СССР вынес приговор, по которому 5 человек (Н.Н. Горлецкий, Н.К. Кржижановский, В.Я. Юсевич, С.3. Будный и Н.А. Бояринов) были приговорены к расстрелу, 40 — к заключению на срок от 1 года до 10 лет, 4 подсудимых были приговорены к условному наказанию и 4 — оправданы[446].

Как говорится, изложено коротко и предельно ясно. В действительности же все обстояло гораздо сложнее и имело свои глубокие политические цели. Сталин лично самым внимательным образом наблюдал за всеми перипетиями шахтинского дела. Более того, некоторые авторы предполагают, что именно он выступал в качестве «заказчика» всего этого дела. Такая версия мне представляется маловероятной. Скорее всего, по получении через каналы ОГПУ соответствующих донесений об имевших место диверсиях (или просто авариях) Сталин решил предать этому делу сугубо политический смысл. Цель состояла в том, чтобы, с одной стороны, «приструнить» так называемых «спецов», чтобы они надежнее служили новому режиму. С другой стороны, воспользоваться этим для выдвижения широкой и крайне необходимой программы подготовки собственных кадров специалистов, в которых ощущалась колоссальная потребность. Иными словами, в этом деле просматриваются как реальные, лежащие на поверхности мотивы, так и другие, более фундаментальные причины.

Прежде всего генсек сделал акцент на том, что соответствующие органы власти и партийные органы, так сказать, «прошляпили» вредительскую деятельность в сфере угольной промышленности. На апрельском пленуме ЦК (1928 г.), где обсуждался этот вопрос, Сталин поставил его в такой плоскости: «Обратили ли вы внимание на то, что не только шахтинское дело, но и заготовительный кризис к январю 1928 года явились для многих из нас «неожиданностью»? Особенно характерно в этом отношении шахтинское дело. Пять лет работала контрреволюционная группа буржуазных спецов, получая директивы от антисоветских организаций международного капитала. Пять лет писались и рассылались нашими организациями всякого рода резолюции и постановления. Дело угольной промышленности у нас, конечно, шло все-таки вверх, так как советская система хозяйства до того жизненна и могуча, что она все же брала верх, несмотря на наше головотяпство и на наши ошибки. Пять лет эта контрреволюционная группа совершала вредительство в нашей промышленности, взрывая котлы, разрушая турбины и т. д. А мы сидели как ни в чем не бывало. И «вдруг» как снег на голову — шахтинское дело.

Нормально ли это, товарищи? Я думаю, что более чем ненормально. Сидеть у руля и глядеть, чтобы ничего не видеть, пока обстоятельства не уткнут нас носом в какое-либо бедствие, — это еще не значит руководить. Большевизм не так понимает руководство. Чтобы руководить, надо предвидеть. А предвидеть, товарищи, не всегда легко»[447].

Сталин безоговорочно определил шахтинское дело как экономическую интервенцию западноевропейских антисоветских капиталистических организаций в дела советской промышленности, для ликвидации которой нам не потребуется гражданской войны, но которую мы должны все-таки ликвидировать и которую мы ликвидируем всеми доступными нам средствами. Далее Сталин остановился на выводах и уроках шахтинского дела. Вкратце они сводились к следующему. Во-первых, улучшить подбор и воспитание кадров: не плестись в хвосте у буржуазных спецов, а готовить свои собственные советские высококвалифицированные кадры профессионалов во всех областях. На этом же пленуме он выдвинул свою знаменитую формулу: «Нет в мире таких крепостей, которых не могли бы взять большевики- рабочие»[448]. Во-вторых, по-настоящему поставить дело обучения в высших технических учебных заведениях. Причем Сталин подчеркнул, что «нам нужны такие специалисты, все равно, являются ли они коммунистами или некоммунистами, которые были бы сильны не только теоретически, но и по своему практическому опыту, по своим связям с производством»[449].

Третий вывод касается вопроса о втягивании широких рабочих масс в дело управления промышленностью. «Как обстоит дело в этом отношении по данным шахтинских материалов? Очень плохо. До безобразия плохо, товарищи, — констатировал генсек, — Доказано, что Кодекс законов о труде нарушается, 6-часовой рабочий день под землей не всегда соблюдается, условия охраны труда попираются. А рабочие терпят. А профсоюзы молчат. А парторганизации не принимают мер к ликвидации этого безобразия…

Наконец, четвертый вывод, касающийся вопроса о проверке исполнения. Шахтинское дело показало, что дело с проверкой исполнения обстоит у нас из рук вон плохо во всех областях управления, и в области партийной, и в области промышленной, и профсоюзной. Пишутся резолюции, рассылаются директивы, но никто не хочет позаботиться о том, чтобы спросить себя: а как обстоит дело с исполнением этих резолюций и директив, исполняются они на деле или кладутся под сукно?»[450].

Беспристрастный анализ выступления Сталина показывает, что в центр внимания он поставил прежде всего вопросы реального улучшения положения в отрасли, а не меры чисто репрессивного плана. В то время особенно популярными были всякого рода перегибы, когда ретивые исполнители директив в своем рвении нередко доводили правильное дело до абсурда. Постепенно перегибы стали едва ли не самой характерной чертой советской реальности той поры. Но что особенно усугубляло проблему, ссылками на перегибы фактически оправдывались любые, даже самые грубейшие, нарушения законов и не так уж обширных прав