Политическая биография Сталина. Том 2

таких из таких донесений — показания агента английской разведки, который якобы должен был совершить покушение на Сталина.

«Показания Я.Л. Огарева о встрече с И.В. Сталиным

18 ноября 1931 г. Сов. секретно

16 ноября, примерно в 3,5 часа дня, идя вместе с Добровым от Красной площади по направлению Ильинских ворот, с левой стороны по тротуару я встретил Сталина. Встреча состоялась недалеко от В. Торговых рядов. Сталин был одет в солдатскую шинель, на голове был картуз защитного цвета… Я сразу его узнал по сходству с портретами, которые я видел. Он мне показался ниже ростом, чем я его себе представлял. Шел он медленно и смотрел на меня в упор. Я тоже не спускал глаз с него. Я заметил, что за ним сразу же шло человек 8… Первая моя мысль была выхватить револьвер и выстрелить, но так как я был в этот день не в куртке, а в пальто, а револьвер был в кармане штанов под пальто, я понял, что раньше чем я выстрелю, меня схватят. Это меня остановило, тем более что встреча со Сталиным была совершенно неожиданной. Пройдя несколько шагов, я подумал, не вернуться ли мне, чтобы выстрелить. Но присутствие 8 человек, следовавших за Сталиным, меня и тут остановило. Весь эпизод поразил меня тем, что у меня было представление, что Сталин всегда передвигается только на автомобиле, окруженный плотным кольцом охраны, причем машина идет самым быстрым ходом. Именно такое представление о способах передвижения руководящих лиц большевиков всегда вызывало у нас наибольшие затруднения при постановке вопроса о террористическом акте. Мне было обидно, что я упустил такую возможность, и сказал Доброву: «Как странно! Когда встречаешь, ничего не предпринимаешь, а когда захочешь встретить, но не встретишь». «За границей мне никто не поверит»[459].

Приведенный документ нельзя считать абсолютно достоверным, равно как нет оснований и ставить его под сомнение. Не исключено, что ОГПУ, чтобы возвысить себя в глазах Сталина, специально сфабриковало данный эпизод. Тем более, что в недрах этого ведомства, несомненно, всегда проявляли острый политический нюх и старались угодить начальству. А в тот период в высших кругах партийной и советской бюрократии слухи о якобы готовившихся покушениях на Сталина усиленно муссировались.

В рассмотренных выше сюжетах я не стал вдаваться в подробности по поводу того, как Сталин использовал материалы органов ОГПУ против своих реальных и потенциальных противников. В будущих главах такая возможность представится, тем более, что сами материалы будут иметь значительно больший интерес.

На этом я хотел бы пока поставить точку в освещении первых процессов начинавшейся сталинской эпохи. Хотя их число не ограничивается теми, на которых я вкратце остановился. Были и другие процессы. В частности, в октябре 1929 года начались аресты по так называемому «Академическому делу». Фигурантами политического процесса стала большая группа известных ученых-историков, в том числе 4 академика (С.Ф. Платонов, Е.В. Тарле, Н.П. Лихачев, М.К Любавский) и 5 членов-корреспондентов АН СССР. Им было предъявлено обвинение в создании контрреволюционной организации «Всенародный союз борьбы за возрождение свободной России» с целью свержения Советской власти и восстановления монархии. Как было документально установлено уже после начала процесса так называемой десталинизации, все обвинительные материалы были явной фальсификацией ОГПУ. Перечень процессов против реальных или вымышленных врагов советской власти в начале 30-годов довольно обширен. Но нельзя объять необъятное. Я сконцентрировал внимание лишь на двух из них. Поскольку эти сюжеты важны не столько сами по себе, сколько по причине того, что они дают общий абрис методов, использовавшихся Сталиным в борьбе со своими политическими противниками. Я сознательно стремился изложить факты во всей их реальной противоречивости с тем, чтобы читатель самостоятельно мог сделать выводы, которые были бы созвучны его пониманию сути вопросов. Что касается моего личного мнения, то мне приходится признать одно: как сама политическая линия Сталина в рассматриваемый период, так и его личное поведение чрезвычайно противоречивы, они не подлежат какому-то однозначному вердикту. Здесь нужны не какая-то одна или две краски, а их полная палитра — в противном случае картина получится упрощенной до примитивности.

21 декабря 1929 г. Сталину исполнилось 50 лет. Если он мысленно подводил итоги пройденного пути (а это было наверняка так), то с полным на то правом мог сказать самому себе: достигнута главная цель жизни — он стал полновластным вождем партии, а, значит, и всей необъятной страны. Но, как я уже неоднократно подчеркивал, для исторических деятелей такого калибра, как Сталин, власть не могла являться единственной вожделенной целью всей жизни. Такой целью, как мне представляется, выступало стремление добиться максимально возможной реализации своих главных политических устремлений. А до этого было еще очень далеко: собственно, процесс реализации этих устремлений впервые превратился из гипотетической возможности в практически достижимую задачу.

Исследователи жизни Сталина, по существу почти все без исключения, 50-летний юбилей лидера, обретшего статус единственного вождя, называют переломным рубежом во всей его политической деятельности. И хотя разные авторы по-разному обосновывают это свое утверждение, все-таки в одном они единодушны — власть Сталина обрела новое качественное измерение, он перестал быть просто ведущим руководителем партии и государства, а превратился в единоличного и единовластного вождя. Генеральный секретарь Центрального Комитета отныне, не утрачивая своего поста, наделялся властью и полномочиями, ставившими его над всеми остальными и на деле превращавшими в авторитарного правителя. Многие при этом употребляют такие термины, как диктатор, тиран и т. п. Так, например, один из ведущих западных биографов Сталина Р. Такер на вопрос — «Почему Вы считаете, что именно 50 лет были той точкой его развития, которая сыграла какую-то особую роль?» — ответил: «Я думаю, что до этого момента он еще не был диктатором, хотя в 1929 году по случаю 50-летия его и славили как преемника Ленина и нового вождя»[460].

У меня нет намерения вести дискуссию относительно правомерности и обоснованности приведенных выше терминов для исчерпывающей оценки характера власти Сталина. Все зависит от того, какой в них вкладывается смысл. Во всяком случае одно совершенно бесспорно — власть Сталина обрела новое измерение, открыла перед ним новые возможности. Вместе с тем она возложила на него и более тяжелое бремя ответственности, соизмеримое с объемом самой этой власти. Отныне борьба за ее сохранение и непрерывное увеличение стала важнейшей составной частью всей его политической стратегии.

Плутарх в своих знаменитых «Жизнеописаниях» написал следующие строки о Цицероне: «Позже он образумился и намного умерил свое честолюбие, поняв, что слава, к которой он стремился, есть нечто неопределенное и не имеющее достижимого предела»[461]. Здесь нет оснований проводить какие-либо аналогии, но замечу только, что слова Плутарха никак не приложимы к Сталину: по ходу течения времени он не только не умерил своего честолюбия, но и развил его до почти выходящих за рамки разумного пределов. При всей прагматичности, свойственной Сталину, он частенько терял чувство меры и соразмерности. Это относится ко многим его поступкам. Больше того, ко всей его политической философии в целом. Высказывая это замечание, я отнюдь не хочу сказать, будто данная черта была вообще универсальной его чертой. Нет, речь идет об определенных исторических ситуациях и определенных исторических моментах. Иными словами, указанная черта была не сутью его политической философии, а скорее изъяном, присущим этой философии.

Продолжая тему о сути власти Сталина — была ли эта власть разновидностью авторитаризма, деспотизма, тирании или чего-то иного в этом же роде — не могу удержаться от соблазна привести еще одно высказывание Плутарха, касающееся на этот раз великого деятеля античной Греции Перикла. Плутарх писал о нем: «А сила его, которая возбуждала зависть и которую называли единовластием и тиранией, как теперь поняли, была спасительным оплотом государственного строя: на государство обрушились губительные беды и обнаружилась глубокая испорченность нравов, которой он, ослабляя и смиряя ее, не давал возможности проявляться и превратиться в неисцелимый недуг»[462] Опять-таки, не имея и в мыслях проводить прямое сравнение двух фигур истории, хочу лишь обратить внимание на то, что уже в древности понимали, что единовластие нередко выступает не в качестве деструктивной силы, но часто в созидательной своей функции. Все, разумеется, зависит не только от времени и объективных обстоятельств, но и характера самой исторической личности.

Но вернемся в русло изложения освещаемой темы.