деяния, приносившие горе и страдания людям. Это, так сказать, весы совести, где есть место всему, в том числе и эмоциям. И, бесспорно, все исторические события и личности подлежат суду мифической Фемиды. Ибо в конечном счете не цель оправдывает средства, а средства выступают инструментом достижения цели. Мораль в политике, как и в любом общественном явлении, — вещь не просто необходимая, а имеющая приоритетное значение для вынесения в конечном счете справедливого исторического вердикта. В приложении к оценке личности и деяний Сталина эта истина ни в коем случае не должна предаваться забвению или умалению. Как историческая фигура мирового масштаба он подлежит суду Фемиды, способной дать оценку его действий и ему самому как политическому и государственному деятелю с человеческих, гуманных позиций. И здесь ссылки и доводы на историческую неизбежность или политическую целесообразность, на мой взгляд, недействительны и не имеют силы. Без учета данного обстоятельства любое описание жизни и деятельности Сталина априори будет искаженным, а потому и исторически несостоятельным, однобоким.
Но существуют, на мой взгляд, и другие весы — назовем их весами истории. Без них также трудно обойтись в исследовании как конкретных событий прошлого, так и в оценке значимости и роли той или иной фигуры исторического масштаба. Упрощенно говоря, на этих весах как бы беспристрастно взвешиваются поступки и деяния личностей, причем основным критерием здесь выступают соображения исторической обусловленности, целесообразности и обоснованности всех их деяний и поступков. Они как бы отодвигают на второй план соображения морального и иного свойства. Упрощенно говоря, такой подход в известном смысле находится по ту сторону добра и зла, поскольку он не делает эти категории главным мерилом при вынесении окончательного исторического вердикта. Конечно, подобный способ не может служить каким-то эталоном, а тем более способом оправдания преступных деяний. Но как метод исследования он помогает в какой-то степени глубже проанализировать природу и характер тех или иных событий, равно как и исторических деятелей.
Прекрасно сознавая все недостатки второго подхода, я тем не менее вынужден был им пользоваться, чтобы раскрыть хотя бы в самых общих чертах противоречивый и вместе с тем исторически значимый этап великого перелома. Я попытался в самом названии главы как бы соединить два противоречивых составных элемента этого исторического события. Разумеется, вне поля моего внимания не остались и чисто человеческие аспекты великой трагедии миллионов, ставших не только материальным орудием великого перелома, но и его жертвами. Так что читатель пусть не удивляется наличию противоречий и порой взаимно исключающих оценок, присущих как данной главе, так и некоторым другим главам, посвященным трагическим этапам нашей общей истории. Это — скорее всего не противоречия изложения, а противоречия самого исторического материала и самой фигуры, о которой идет речь.
По ходу изложения нам еще не раз придется касаться вопроса о соотношении сугубо экономических, социальных, политических и других мотиваций подобного плана с теми методами, которыми они реализовывались на практике. Мне импонирует точка зрения, высказанная советским исследователем рассматриваемого периода А. Ланщиковым. Он писал:
«Вероятно, победу в минувшей войне следует все-таки ставить не в зависимость от коллективизации, а в зависимость от индустриализации, которую, в свою очередь, мы вправе поставить в зависимость от коллективизации. Во всяком случае, одним из самых веских аргументов в пользу интенсивной коллективизации была необходимость форсировать индустриализацию, а необходимость последней диктовалась реальной угрозой войны»[473].
На мой взгляд, увязка коллективизации с индустриализацией абсолютно необходима как для правильного истолкования первой, так и второй. Их нельзя рассматривать вне связи друг с другом. Поэтому значение коллективизации как одного из источников возрастания экономической мощи и самостоятельности Советского Союза, без которых нашу страну неминуемо ожидало бы поражение в схватке с Гитлером, трудно преувеличить.
Видимо, есть потребность еще в одном замечании. О великом переломе Сталин и вообще советские историки и пропагандисты говорили и писали, можно сказать, в двух смыслах: под ним, во-первых, понималась вся совокупность исторических перемен как в области индустриализации страны, так и коллективизации сельского хозяйства и вообще связанных с этими событиями сдвигами в стране. Это, так сказать, великий перелом в широком смысле. В более узком смысле под ним подразумевался процесс осуществления коллективизации. В данной главе великий перелом рассматривается прежде всего и главным образом во второй его ипостаси. И, конечно, надо отдавать себе отчет в том, что он проходил не изолированно, не в каком-то общественном вакууме, а был органически связан со всеми экономическими, социальными, политическими, культурными и иными аспектами тогдашней советской жизни.
Заранее извиняясь за слишком обширную цитату, хочу все же привести оценку авторитетного английского исследователя истории Советского Союза Э. Карра. Он не только лучше многих других своих коллег разбирался в проблемах нашего прошлого, но и проявлял неизменное стремление сохранять присущую подлинному ученому объективность. Вот как он определил историческое место и значение великого перелома в истории СССР и в истории жизни самого Сталина.
«Коллективизация завершила революцию в деревне, которая началась в 1917 году с захвата земель помещиков крестьянами, но которая не изменила традиционных методов обработки земли и не тронула старого крестьянского уклада. Конечная ступень революции, в отличие от первой, не имела ничего общего со стихийным крестьянским бунтом. Сталин метко назвал ее «революцией сверху», но неправомерно добавил, что она «была поддержана снизу». В течение предыдущих 12 лет сельское хозяйство оставалось почти независимым образованием в экономике, действующим по своим законам, сопротивлявшимся всем попыткам извне изменить направление его развития. В этом была суть нэпа. Это был нелегкий компромисс, который не продлился долго. Как только могущественная центральная власть в Москве взяла в свои руки планирование и реорганизацию экономики и вступила на путь индустриализации, как только стала очевидной неспособность существующей системы сельского хозяйства обеспечить нужды быстро растущего городского населения, неизбежно последовал разрыв отношений. Обе стороны сражались с одинаковой яростью и ожесточением.
Те, кто занимался планированием, ставили своей задачей применить к развитию сельского хозяйства два основных принципа индустриализации и модернизации. Совхозы были задуманы как механизированные зернофабрики. Крестьянские массы предстояло организовать в колхозы по аналогичной модели. Но нелепые надежды на то, что удастся обеспечить достаточное количество тракторов и другой техники для осуществления этих проектов, потерпели крах. У партии никогда не было твердых позиций в деревне. Ни руководители, принимающие решения в Москве, ни армия рядовых членов партии и их последователей, которые отправились в деревню, чтобы претворить эти решения в жизнь, не имели представления о том, что такое крестьянское мышление, не питали ни малейшего сочувствия к тем древним традициям и предрассудкам, которые лежали в основе крестьянского сопротивления. Взаимное непонимание было полным. Крестьяне видели в московских эмиссарах захватчиков, которые прибыли к ним не только для того, чтобы уничтожить тот образ жизни, которым они дорожили, но и для того, чтобы восстановить те рабские условия жизни, от которых их освободила первая стадия революции. Сила была на стороне властей, и она применялась жестоко и безжалостно. Крестьянин — и не только кулак — стал жертвой почти неприкрытой агрессии. То, что планировалось как великое достижение, обернулось величайшей трагедией, которая запятнала историю Советов. Тех, кто трудился на земле, коллективизировали. Но советскому сельскому хозяйству понадобилось много лет, чтобы оправиться от ужасов, сопровождавших коллективизацию. Только в самом конце 30-х годов удалось поднять производство зерна до уровня, достигнутого до начала форсированной коллективизации, а потери в поголовье скота упорно напоминали о себе гораздо дольше»[474].
Приведенная цитата в целом дает достаточно нелестную обобщенную оценку всему процессу коллективизации. Однако стоит обратить внимание на то, что у Э. Карра недвусмысленно проскальзывает мысль о том, что существовавшая накануне коллективизации система сельского хозяйства явно не отвечала потребностям экономического развития страны. Иными словами, если вещи называть своими именами, то
