Политическая биография Сталина. Том 2

контрольную комиссию, занимавшуюся расследованием его дела[587] (В скобках добавлю от себя, что это был период, когда разного рода признания бывших оппозиционеров еще не выколачивались с помощью пыток или других средств воздействия. Так что в данном случае Угланову можно верить.) Вот суть его заявления: «1932 г. ЦК партии переводит меня обратно на работу в Москву. Принявшись за работу, ухожу в нее. Но вот встают перед партией целый ряд очередных больших вопросов, как-то: весенняя посевная кампания, развертывание ширпотреба, колхозная торговля и хлебозаготовки, требующие сложнейшего маневрирования и руководства, среди правых, бывших моих сторонников, начинается к осени 1932 г движение за возобновление борьбы против ЦК.

Я вновь начинаю связываться с рядом своих старых сторонников по правой оппозиции и, обсуждая с ними положение в партии и стране, прихожу к выводу, что руководство партии, во главе с т. Сталиным, не в состоянии преодолеть тех огромных затруднений (какие, мне казалось, существуют) в экономической и политической жизни страны»[588].

Так что приходится согласиться с предположением, которое прозвучало в заключительной речи Сталина относительно будущей возможной тактики лидеров оппозиции. Не исключено и другое: генсек сознательно строил именно такую политическую конструкцию, чтобы обречь бывших оппонентов не только на политический остракизм, но и предотвратить любую возможность их дальнейшего появления на большой политической сцене. Ему необходимо было не просто нанести поражение своим противникам, но и превратить их в политические (пока!) трупы. Отсюда проистекает жесткость обращения с ними на съезде партии. Во всяком случае линия Сталина в отношении своих оппонентов из правого блока после их фактической капитуляции в своей основе не изменилась. Он не принадлежал к разряду тех лидеров, которые довольствуются капитуляцией своих противников, ему нужно было их полное политическое уничтожение. И дело сводилось не только к личной мстительности генсека, что, конечно, играло свою роль. Речь шла о внутренних опасениях, видимо, терзавших душу Сталина, понимавшего, что разгром оппозиционного блока никак нельзя было расценивать как искоренение из рядов партии того духа и той политической ориентации, которые защищали правые. Даже будучи поставленными на колени, лидеры правых, тем не менее, сохраняли в партии определенные позиции и пользовались определенными симпатиями. Сталин этого боялся, он боялся, что при каком-либо неожиданном и резком повороте событий картина может кардинально измениться и вчерашние грешники предстанут в глазах партии праведниками. Поскольку реальная динамика ситуации не столь уж однозначно складывалась исключительно в пользу генерального курса Сталина.

Поражение правого блока было зафиксировано не только политически, но и закреплено организационными мерами. Сталин после съезда имел уже новый, существенно обновленный состав Политбюро и других исполнительных органов ЦК. В составе членов ПБ демонстративно оказался оставленным Рыков, хотя дни его пребывания в этой высшей инстанции партии были предопределены, в чем никто не сомневался. Забегая немного вперед и нарушая таким образом хронологию, тем не менее закончу вопрос о Рыкове. Через несколько месяцев — в декабре 1930 года состоялся пленум ЦК, на котором на Рыкова снова были вылиты ушаты обвинений. Хотя он сам безоговорочно признавал правильность генеральной линии партии и осуждал свои ошибки, представители уже безраздельно господствовавшей сталинской группировки (с безусловной подачи Генерального секретаря), поставили вопрос о снятии Рыкова. Вот чем аргументировал, это предложение, носившее характер секрета Полишинеля, новоиспеченный адепт генсека С. Косиор: «Нам нужно, чтобы председатель Совнаркома, который руководит всем нашим советским и хозяйственным аппаратом, стоял во главе руководства в борьбе за линию партии, чтобы он… с бешеной энергией дрался за проведение линии партии, в первую очередь в советской и хозяйственной работе. Только при таких условиях мы сможем работать, как следует. Этого мы в настоящее время не имеем, и надежды на то, что когда-нибудь это положение с т. Рыковым у нас изменится — нет… У тов. Рыкова нет основного, нет главного это — понимания линии партии. Это основное. Нет понимания необходимости настойчивого и инициативного ее проведения во всей нашей работе, в руководстве всем нашим советским и хозяйственным аппаратом. Исходя из этого, я думаю, что мы должны на настоящем Пленуме принять решение, — освободить т. Рыкова от обязанностей председателя Совнаркома Союза. Но этим одним ограничиться мы не можем. Вместе с тем я думаю нужно поставить вопрос о дальнейшем пребывании тов. Рыкова в составе Политбюро. Вы все помните после XVI съезда, когда мы из тройки вывели двоих из Политбюро, и оставили т. Рыкова в составе Политбюро, партия никак не могла понять, и вполне справедливо, почему мы это сделали. Вы также знаете, что т. Рыкова мы оставили в Политбюро потому, что он остался на посту председателя Совнаркома»[589].

Рыков был выведен из состава членов ПБ. Председателем Совнаркома стал Молотов. На вакантное место члена ПБ вместо Рыкова был избран верный тогда сталинец С. Орджоникидзе. Томский потерял свое место в ПБ, хотя, как и Бухарин, вошел в состав нового Центрального Комитета. Таким образом, в ПБ у Сталина уже практически не имелось оппонентов, способных отстаивать самостоятельную, отличную от взглядов генсека, позицию[590].

Заслуживает внимания еще один сюжет из доклада Сталина. Речь идет о великорусском шовинизме. Генсек в последний раз поднял вопрос о необходимости борьбы против великорусского шовинизма на столь высоком форуме, каким являлся съезд. В дальнейшем он иногда касался великорусского национализма, но уже избегал применять термин великорусский шовинизм. В чем, на мой взгляд, была причина того, что с какой-то чуть ли не патологической навязчивостью Сталин на протяжении всего времени, прошедшего со дня смерти Ленина (более 7 лет), в своих докладах неизменно поднимал проблему борьбы с великорусским шовинизмом в качестве одной из актуальных задач? Дело было не в том, что имелись реальные причины бить во все колокола, как будто эта мифическая опасность чуть ли не душила Советскую власть. Вовсе нет. Отдельные проявления национализма со стороны великороссов, конечно, имели место быть. Но все они проявлялись, как правило, на чисто бытовом уровне, а потому не могли возводиться до масштабов государственной проблемы. Более того, в жизни страна сталкивалась прежде всего и главным образом с проявлениями национализма в отдельных советских республиках. Вот здесь было больше оснований подавать сигнал тревоги и привлекать внимание всей партии к необходимости решительной и бескомпромиссной борьбы против национализма.

Однако Сталин на первый план выдвинул задачу борьбы против великорусского шовинизма. Он говорил:

«В чём состоит существо уклона к великорусскому шовинизму в наших современных условиях?

Существо уклона к великорусскому шовинизму состоит в стремлении обойти национальные различия языка, культуры, быта; в стремлении подготовить ликвидацию национальных республик и областей; в стремлении подорвать принцип национального равноправия и развенчать политику партии по национализации аппарата, национализации прессы, школы и других государственных и общественных организаций.

Уклонисты этого типа исходят при этом из того, что так как при победе социализма нации должны слиться воедино, а их национальные языки должны превратиться в единый общий язык, то пришла пора для того, чтобы ликвидировать национальные различия и отказаться от политики поддержки развития национальной культуры ранее угнетённых народов»[591]. И, далее, конкретизируя свою мысль, генсек заявил: «Нетрудно понять, что этот уклон отражает стремление отживающих классов господствовавшей ранее великорусской нации вернуть себе утраченные привилегии.

Отсюда опасность великорусского шовинизма, как главная опасность в партии в области национального вопроса»[592].

Никаких доказательств и фактов в подтверждение свих утверждений генсек не привел. Особенно дико и натянуто звучало обвинение мифических великодержавников в стремлении подготовить ликвидацию национальных республик и областей. Но если все это было преимущественно политической игрой со стороны Сталина, то зачем она ему понадобилась? Я полагаю, что Сталина все это время жгло клеймо великодержавного шовиниста и держиморды, которым его наградил Ленин на закате своей жизни. И он не мог просто не замечать этого клейма, игнорировать его как давно забытую кличку. Среди его противников, а также в среднем партийном звене, крепко залегло в памяти это обвинение Ленина в адрес Генерального