Наша боль никогда не излечится, потому что наш ребенок будет страдать… Да что там говорить о будущем, когда она уже сейчас становится изгоем… Я не выхожу с ней на улицу — гуляю только во дворе; счастье, что у нас свой дом. А вчера думаю: дай-ка на улицу хоть выйду, ну что я прячу ее, как какого-то уродца. От дома далеко не отхожу, коляску катаю, она, как всегда, плачет… И вдруг девчонки подбегают соседские, — лет по шесть им. Спрашивают: мальчик или девочка у вас?
— Девочка.
— Как зовут?
— Лейла.
— Какое красивое имя! А можно посмотреть на нее?
Мнусь.
— Ну, пожалуйста!
Не хочу поднимать занавеску. Потом думаю: и что? Сколько я буду так прятать ее?
— Ну, посмотрите.
Заглядывают в коляску.
— Ой! А что это у нее на лице?
— Такое иногда бывает у маленьких деток, — пытаюсь говорить, словно и в самом деле ничего страшного не произошло.
— А… — разочарованно тянут они.
Отбегают, а я слышу их разговор: «Только имя у нее и красивое, а сама — урод с красным лицом». Еще несколько минут пытаюсь держаться, а потом залетаю во двор и начинаю рыдать. Муж подлетает: «Что стряслось?» А я даже повторить это не могу, так больно, так больно, словно шкуру заживо сняли! Такая истерика со мной случилась!
И она со мной плачет. Я ж ее грудью кормлю, а через молоко все настроение передается. Какой-то замкнутый круг получается… И как вырваться из него? Она хотя бы не понимает всего того, что с ней случилось. Но еще несколько лет — и ей самой придется слышать такие слова… Видеть, какую гримасу отвращения она вызывает у людей… Видеть свое отражение в зеркале…
И что сказать ей? Что она — ребенок-памятник бесланскому теракту? Что на 6-й неделе ее только зачинающейся жизни ей суждено было увидеть моими глазами ужасы, вроде сгоревших детей в морге?
Но в чем ее вина? Она ведь спросит меня: «Мама, а за что меня так наказал Господь?» И что мне сказать ей?
И самый страшный вопрос, который мне предстоит услышать: «Вылечат ли меня?» Я не знаю, не знаю…
Сосудистый хирург, к которому мы обращались для консультации, сказал, что это не лечится и не убирается. Может быть — он так и сказал: «может быть», — с помощью пластической операции удастся убрать это. Нужно подождать до тех пор, когда ей исполнится три — четыре года, чтобы принять решение, допустимо ли операционное вмешательство. И сразу предупредил: это очень дорогая операция, и делать ее лучше за границей. Где мы найдем такие деньги? Я вот летала в Москву на консультацию: купили билеты, а потом еле концы с концами сводили целый месяц.
Дикое ощущение: абсолютной беспомощности, безысходности…
Об одном Бога прошу: пожалуйста, позволь и моей куколке превратиться в бабочку!»
С
«Скорая помощь»
«Когда в школе раздались первые взрывы, мы кинулись со двора прямо в чем были, бегом к школе… В заложниках была наша тетя с двумя племянниками: считай, целая семья. Вот мы и перепугались до полусмерти, услышав взрывы.
И вот, значит, когда мы пулей вылетели со двора, то сразу перебежали на соседнюю улицу и бегом припустили… Вдруг видим: на всех парах несется старая машина «скорой помощи». Старая такая машина, серо-зеленая, «бобик» называется, — такие уже почти и не ездят. Вдруг на перекрестке — метрах в пятидесяти от нас — она резко останавливается. Из кабины выскакивает водитель, подлетает к задним дверцам машины… Тут мы видим: дверцы приоткрылись, пока машина неслась, и оттуда что-то торчит. Водитель подбегает, ногой так — оп! — резко вталкивает это «что-то» в фургон и закрывает двери. Мы аж приостановились — опешили как-то… Что он так ногой пихнул? Раненого? Как же это понимать?
Водитель сел в кабину и не едет, словно чего-то ждет. Вдруг видим: с другой стороны — не оттуда, откуда машина эта вылетела, — бежит парень. Одет он был в майку и спортивные штаны. Прыг в кабину, сел рядом с водителем, и тут машина аж взревела, — так резко дали они по газам.
Тогда мы как-то ничего не поняли… Мы были словно парализованы… Это сейчас понятно, что это была за странная «скорая помощь», собиравшая сбежавших из школы боевиков. Потому что, видит Бог, другого объяснения увиденному мы дать не можем. А тогда мы просто остановились и, как идиоты, смотрели… Даже не успели подбежать поближе, чтобы увидеть, кого этот странный водитель запихивал ногой в машину. Вдруг это был чей-то ребенок? Кошмар начинается, когда об этом думаем… Мы можем показать, откуда ехала эта «скорая», где остановилась, откуда выбежал парень в спортивных штанах… Только что это даст? Номеров мы не видели, и куда они поехали — тоже… Не повезло тому, кого в тот день поместили не в ту «скорую», — это да…»
Сны
«Накануне первого сентября мне снилось столько предупреждающих снов, предвещавших что-то страшное… Но тогда я так и не смогла понять, откуда исходит опасность… Я просто почувствовала ее. Ждала. Но откуда? Откуда ждать ее, — я не знала…
И вот сон в ночь на 1 сентября… Он — один из бесконечной череды кошмаров, снившихся мне все лето… Мы сидим на берегу моря и снимаем все на видеокамеру: я, мои дети, муж — все вместе… Солнечно, лазурное небо, волны барашком плещутся у ног… И вдруг — я поднимаю глаза и вижу… летающие тарелки… Они несутся по небу, от горизонта, — и все ближе, ближе к нам. Черные летающие тарелки, от которых исходит яркий-яркий — словно огонь — свет. Вдруг все звуки замирают, исчезает свет, только вой этих черных тарелок… И одновременно с моря поднимается огромная волна высотой в несколько этажей, я в ужасе пытаюсь закрыть руками детей, волна накрывает нас… и я просыпаюсь.
Старшей, Марианне, в эту же ночь приснилась моя умершая мама, которую она никогда не видела, — та умерла до ее рождения.
Предчувствие чего-то страшного не рассеялось с пробуждением. Но… Как-то глупо было идти на поводу у своих эмоций, да? Из-за сна отменять дела, переносить встречу, — казалось, что это по-детски как-то… Вот мы и пошли на эту линейку. Я с сыном выжила, а Марианна погибла у меня на руках. Я не смогла защитить ее, уберечь.
Я много плачу после ее смерти. Каждый день. Мне ничего не осталось, только плакать. И вот спустя несколько месяцев после теракта, в начале зимы, мне звонит сестра.
— Я сегодня видела Марианну во сне. Захожу в ванную, а она лежит в ванне, полной воды. Воды так много, что она выплескивается из краев, залила пол… Она так смотрит на меня грустно и говорит: «Пожалуйста, передай маме, что моя ванна такая полная… Полотенца уже не вытирают меня…»
