матери.
…Это больно все вспоминать…
И первого сентября я не пошла с ними в школу… С вечера много заказов было, все перед праздничной линейкой делали себе прически, маникюры, укладки. Я могла хорошо заработать за эти два дня, самые денежные дни были. Мать звонит: не ходи, работай, Анжела все равно своего в школу ведет, вот и Сое с Асланом с ней сходят… Они просили меня, чтобы я пошла с ними… А я говорю: «Ну что вы, маленькие, что ли? Линейка полчаса, и домой… Я заработаю за этот день столько, сколько за весь месяц…»
Когда школу захватили, я бежала к ним, как ненормальная… Чуть сердце не вылетело из груди… Меня солдаты схватили и не пускают. Я кричу: там мои сыновья, там мои мальчики.
Три дня… Как на карусели: все перед глазами проплывает, все кружится, качается… Никакой надежды… Они не вернутся больше никогда… Я это сразу поняла…
…Ни-ког-да
Третьего сентября сестра из школы на своих ногах прибежала… Сын ее вместе с ней: на нем и царапинки нет… А моих — нет… «Где они?» — кричу. Она: «Ой, а я и не помню, где они сидели, разбрелись по спортзалу, я за своим смотрела…»
За эту ночь я едва не поседела. Сидела и не могла шелохнуться. Знаете, я все поняла за эти три дня…
«Столько за этот день заработаю», — так я им сказала.
И они ушли одни…
Четвертого утром я встала и сразу поехала в морг… Захожу во двор. И тут меня начинает трясти… Дети… Кто без ноги, кто без руки, кто без головы… Я остолбенела. Понимаете, я знала к тому времени, что погибших будет много, но к такому я не была готова… Черные, изглоданные огнем кости… Запах гниющих тел…
И среди такого мне нужно было искать своих мальчиков. Мне как-то так представлялось, что раз они близнецы, то и лежать должны вместе. Ну, вот так — рядышком. Как две половинки одного целого…
Асика я почти сразу и увидела. Он сгоревший был, но лицо сохранилось. Легко узнать было. Я подошла к нему, села рядом…
Что вы, какие слова… Я не знаю, не знаю таких слов…
Вот жизнь твоя, — бежишь, скребешься, надеешься, думаешь: чуть-чуть, чуть-чуть до счастья осталось!.. Потерпеть, стиснуть зубы… Деньги, квартира…
Какой есть дом… Пусть не свой, какая разница, черт возьми?! Дом — это там, где мать… Там, где тебя ждут… Согреют, накормят…
Почему я не понимала этого — тогда?
Знаете, как мы спали? Втроем на одном диване. Я думала: Боже, как тесно! Втроем на одном диване. Один рядом ложился, другой «валетом». А я не понимала, какое это счастье — когда они рядом, и спят со мной на одном диване…
Хотите, я расскажу вам, как я искала Соса четвертого сентября? Его среди опознаваемых не было, пришлось искать среди сгоревших… И я… Если видела тело… Похожее на него ростом… Я ложилась рядом и мерила: докуда пятки его дотянутся.
Он спал «валетом», и его пяточки вот сюда упирались
На меня смотрели, как на ненормальную. А я уже ничего не понимала, не чувствовала. Ложилась рядышком прямо на голую землю, ноги вытягивала и смотрела — мой это мальчик или не мой…
Вот такое наказание Бог для меня придумал… Но один раз и мне плохо стало… Я легла, а на меня черви заползли… Белые, толстые…
Как больно…
Я нашла только одного мальчика, похожего на Соси-ка. Он по росту был похож. Пяточки вот сюда упирались… Как во сне все… Вспоминаю как сон… Но я хочу рассказать вам все до конца. Сколько вам лет? А мне тридцать. Я хочу, чтобы вы знали, какой бывает жизнь, какая она странная, непостижимая, эта жизнь…
Я говорила о том, что нашла мальчика, похожего на моего. Он был сгоревшим — как черная головешка.
Три дня назад мои мальчики мерили черные костюмы с белоснежной рубашкой, галстуком, — и вот я смотрела на них и самой себе завидовала. Какие красивые! Какие сильные! На них на улице оборачивались… Я смотрела на них, когда они примеряли костюмы, и думала: ну вот, мои мужчины уже почти выросли…
Три дня… Три дня всего… И вот я лежу на голой земле, вытянувшись по струнке вдоль черного, обуглившегося скелета…
Как такое возможно, скажите?
Я долго сидела над тем тельцем… Не могла понять: он это или нет? Потом смотрю: а в паху остался крохотный кусочек несгоревшей ткани. Я его аккуратно достала, смотрю: знакомый рисунок. Я несколько пар таких трусов в конце августа купила.
Звоню отцу.
— Папа! Папа! Срочно найди трусы, которые я недавно им купила. В шкафу, на средней полке.
Он роется в шкафу, чертыхается.
— Нашел!
— Давай рисунок сверять. Белый фон, на нем вразброс: слонята…
— Слонята, — подтверждает он.
— Тигры…
— Тигры, — голос у него все тише и тише.
— Рыжий жираф…
— Жираф… жираф, — и всхлипывания.
Отец приехал с этими трусами, в ладошке зажатыми, прямо в морг. Не приехал — примчался! Стоим мы над этим мальчиком, разглядываем тот клочок, что на нем остался, и громко плачем.
…Мой папа так рыдал тогда, — я его никогда не видела плачущим, а тут сел на колени прямо в грязь… прямо перед этим телом… Руки к небу поднял, и как начал кричать…
Страшно, когда мужчины плачут… Женщины — как-то привычно… А когда рыдает мужчина, сразу хочется умереть: значит, уже никакой надежды…
Представляете, мы все-таки ошиблись… Это был не он. Мы чужого мальчика приняли за своего. Соседка наша в том же гастрономе покупала точно такие трусы своему мальчику — сверстнику Соса, и точно в таких же трусах он ушел 1 сентября в школу.
А знаете, почему мы все-таки похоронили не своего? Когда я нашла этого мальчика — и по росту подходящего, и в таких же трусиках, — я в первый раз за десять с лишним лет заговорила с бывшим мужем. «Умоляю, сдай кровь на ДНК, я не могу быть уверенной, он весь сгоревший…» И через пару дней он звонит: да, сдал, это наш. Я поверила и забрала того мальчика из морга домой.
А через месяц почти: «Вы похоронили не своего ребенка, ваш еще не найден»… Он обманул меня, обманул своего сына — не сдал кровь. Боялся, что врачи узнают, что он наркоман, представляете? Даже после смерти сына отец ничего не смог сделать для него…
Потом вновь долгие поиски, ожидание… Выкопали того мальчика, которого похоронили вместо своего, и на кладбище стояла пустая, разрытая могила, с именем моего сына.
И вот снится мне сон. Я вижу, как он стоит напротив и просто смотрит на меня. Грустно-грустно.
