— Ва-аля! — протянул я с улыбкой.
— Ступай-ступай, Эп! А то невежливо получается: тебя девочка приглашает, а ты отказываешься! Получается, что я тебе мешаю со своим английским.
— Это нечестно! — крикнул я.
— А утаивать честно? — спросила она тихо, но так, что лучше бы тоже крикнула.
— Я не утаивал, — бессильно сказал я.
— Ну да! Спасибо, что я записку случайно нашла.
— Случайно в золе находят или в мусорном ящике, разорванное на сто клочков! А тут целехонькое лежит на столе. Я нарочно положил на виду.
Валя умолкла, удовлетворившись, кажется объяснением, потом, пристально глядя на меня, стала медленно рвать записку — раз, два, три, следя, не блеснет ли в моих глазах паника или тень скорби. Да, эта бумажка волновала меня, и, когда я писал Лене ответ, сердце мое сжималось от жалости, что не встретил ее до Валиной эры, когда я был готов полюбить всякого, кто полюбит меня, но теперь было поздно — Лена опоздала на какие-то три-четыре дня, а эти три-четыре дня стоили мне многих лет той прежней, пустынной жизни, где были десятки дней рождений, десятки вечеров и где никто ни разу не приветил меня… Что-то, видно, проскользнуло в моем взгляде, потому что Валя вдруг устыдилась своей инквизиторской выходки, спрятала клочки в карман и, опустившись в кресло, потупилась.
— Эп, я, наверное, дура, — прошептала она, глянув на меня снизу; я увидел слезы в ее глазах и сам, ощутив внезапное жжение под веками, присел перед нею на корточки, придерживаясь за ее колени. — Конечно, дура, — уверенней добавила она, — но я хочу, чтобы ты был только моим!.. А ты хочешь, чтобы я была только твоей?
— Хочу, — еле слышно ответил я.
— Ну и вот. Поэтому не сердись.
— Я не сержусь.
— Да? — Валя несмело улыбнулась и вытерла пальцами глаза. — А скажи это по-английски.
— Не знаю.
— Ты учил сегодня?.
— Учил.
— Тогда скажи что-нибудь по-английски.
— I want to kiss you.
Я с тихой настойчивостью потянул ее к себе. Валя опустила на мое плечо руку и опять спросила:
— А ты правда не целовался с Леной?
— Правда.
— Что «правда»?
— Не целовался. Ну, как же я мог?.. И почему ты так легко говоришь это слово?
— Какое?
— «Целоваться».
— А как же его говорить?
— Не знаю, но я боюсь его…
— Ты-то боишься?.. А кто начал, а?
— Я, но… не говорил. Я написал.
Валя посерьезнела, вглядываясь в меня с новым вниманием.
— И потом не говорил… И даже сейчас сказал по-английски!
— Ну, ну! А я, значит, легко болтаю! Я, значит, легкомысленная болтушка, так, Эп? — Я замотал головой. — Нет, ты именно так и думаешь!.. Хорошо же, тогда я и тебя сделаю легкомысленным! — заявила она и бросила вторую руку на мое плечо. — Скажи: «Я хочу…»
— Я хочу…
— «… поцеловать тебя!»
— … поцеловать тебя! — без промедления повторил я.
— Ну, вот, теперь и ты болтун! И мы равны!.. Ох, Эп! — легко вздохнула Валя и стрельнула взглядом через мое плечо. — А Пушкин-то подглядывает!
— Он не осудит! Он сам это любил.
Валя осторожно подалась ко мне, и я коснулся губами ее холодных губ. И комната вдруг вспыхнула от солнечного света. Мы вскочили, как застигнутые врасплох… Это кончилась гроза, и от освобожденного солнца с вороватым сожалением отползали последние обрывки туч.
Глава семнадцатая
Валя охотно согласилась заполнить анкету и даже ладони потерла, ну, мол, сейчас я тебя насквозь разгляжу, хотя я и так был перед нею как стеклышко. Она села в кресло за журнальный столик, я — на диван. Мне был приятен этот миг, приятно было сознавать, что вот я, Аскольд Алексеевич Эпов, до сих пор живший сам в себе, открываюсь для других.
С вопросами я столько навозился, что все ответы я выдавал без задержки. Если мой ответ совпадал с Валиным, она удовлетворенно кивала, если нет — вскидывала брови.
— Твой любимый классический поэт?
— Пушкин.
— Так… А современный?
— Пушкин.
— Ты что, Эп, современных не читаешь?
— Не почитаю.
— Значит, не дорос еще.
— От Пушкина-то дорастать?
— Ладно-ладно, оставайся со своим Пушкиным, — сдалась Валя. — Твои любимые предметы?
— Математика и физика.
— Так… Нелюбимые?
— Один русский.
— Ой ли? — усомнилась Валя. — А английский?
— М-м…
— Не бойся, не обижусь.
— Я не боюсь. Просто мне стало интереснее. Нет, правда! Кстати, переведи одну фразу!.. Сейчас… М-м, ага! Here’s a health to thee Mary!
— Твое здоровье, Мери.
— Правильно! А знаешь, откуда это?.. Эпиграф к стихам Пушкина:
У меня даже мысль появилась — выбрать из Пушкина все на английском языке, так, для интереса, хотя кто-то, наверно, давно уже выбрал и, может быть, даже защитил диссертацию.
— Эп, я же говорила, что в тебе спит англичанин и что я разбужу его! Кажется, разбудила.
— А знаешь, Валя, он, по-моему, не спал, а дремал. Еще до тебя я Вовке Желтышеву придумал кличку Елоу. Все подхватили, но, конечно, на русский лад — Еловый!
