Незаметно проникая в вашу голову, все эти основные сведения срастались с вашим умом так крепко и превращались в такое неотъемлемое достояние вашей личности, что вы скоро потеряли всякую возможность определить, где, когда и каким образом приобретены составные части самых дорогих и непоколебимых ваших убеждении».
Поистине, человеком легче родиться, чем сделаться! Но делаться им нужно.
А чтобы показать, как это делают, с каких нравственных позиций подходят к решению стоящих перед ними вопросов лучшие представители вашего поколения, ваши одногодки, я расскажу одну историю.
Я получил письмо от девятиклассницы Тани Ш., в котором она наряду с пожеланиями «океана счастья и моря здоровья» (хотя лучше было бы наоборот) пишет о моей книге «Повесть о юности», потому что, цитирую:
«…она близка мне по духу, близка по тем мыслям, проблемам, по тем стремлениям, что сопровождают на протяжении нескольких лет ваших героев. Мне кажется, что я живу, учусь, действую с ними вместе, и разница только в том, что они книжные герои, а я все то же повторяю в жизни. Тогда выходит, что ваши герои не выдумка, а живые люди, мои сверстники».
Я об этом и не подумал бы говорить, если бы не одно обстоятельство: «Повесть о юности» написана ровно двадцать лет назад, когда время было другое, когда школа была другая (тогда было раздельное обучение мальчиков и девочек) и когда самой Тани, как говорится, не было еще и на свете. Все это не могло удержать меня от искушения в ответном письме задать вопрос: «Что изменилось, на ваш взгляд, в жизни молодежи по сравнению с тем, совершенно другим поколением во взглядах, настроениях и т. д.?»
И вот ее ответ:
«В школьной жизни изменилось в основном то, что теперешняя программа, изучаемая нами, особенно насыщена и не всегда дается легко. А этого нам и не надо. Легко, как мы сейчас рассуждаем, значит, неинтересно.
Правда, еще сохранились и сейчас такие люди, которые ищут тепленького местечка, обеспеченности, чуждаясь упорного труда, в чем-то истощающего и в то же время поднимающего тебя до степени, до права называться человеком. Ведь они просто забывают, что сами они уже не «человеки», а что-то среднее между клопами и обезьянами и каждый, чтобы стать человеком, должен пройти через обязательную ступень развития трудом. Ведь «человек — это звучит гордо», а это забыто искателями легкой жизни.
Сейчас у молодежи удивительная тяга к справедливости в самом большом и прямом смысле этого слова. За что мы любим, например, нашу учительницу литературы и верим ей без задних мыслей? Это справедливость и прямая, не запятнанная ничем правда.
А зайдите к нам на урок истории — шум, разговоры, выкрики. Почему? Да потому, что к этому преподавателю мы не чувствуем ни уважения, ни доверия Он призывает нас быть культурными, а сам ходит всегда грязный, костюм измазан чем-то жирным, под ногтями хоть свеклу сей, небритый и всегда злой. И урок идет не плавно, а рывками, наполненными руганью. Но мы ведь очень восприимчивы и к злобе и к добру и потому беспощадно отвечаем ему тем же.
Вообще от учителей теперь требуется очень многое и особенно подтверждение на собственном при мере правильных и хороших слов, которые они говорят, а иначе получаются резкие стычки. Я считаю, что учитель должен уважать доверенных ему молодых людей и они ответят ему тем же. Только тот учитель становится для нас примером, который честен, который, сделав ошибку, не выкручивается путем сваливания вины на плечи учеников, а сам прямо признает ее.
А если говорить о различии поколений — это прежде всего резкое увеличение требовательности А уве личение требований делит людей на два разряда. Один разряд — это «прижиматели», это люди, которые живут только для своего блага и радости. Другой объединяет в своих рядах людей, живущих под таким девизом:
Нет! Не след, не портрет, не имя Хочу на земле оставить. Все сделанное руками моими Пусть бьющимся сердцем станет.
Вот какой мой ответ на ваш вопрос».
Что на это скажешь? Ничего не скажешь. Спасибо, Таня!
Однако я, кажется, отвлекся и как будто забыл о втором вопросе из «письма шестнадцати»: о себе и своей жизни — «как вам удалось и что вам помогло не потерять себя в жизни…».
Но, если сказать откровенно, я его, конечно, не забыл, а все время оттягивал ответ на такой сложный и несколько интимный вопрос. Я не знаю и сейчас, стоит ли на него отвечать, так как жизнь-то была другая, совсем-совсем другая — и общая и моя личная, — и не знаю, в какой степени она может быть поучительной для современного поколения.
Но попробую. Конечно, все я рассказать не сумею, да это и не обязательно, но что нужно и что можно, попытаюсь восстановить и передать, главным образом об этом самом — об ошибках и их преодолении, о формировании характера и вообще о кристаллизации личности.
Это, пожалуй, наиболее общее и наиболее близкое к нашей теме понятие «кристаллизация». Как в химии: из расплава, раствора, даже пара при каких-то определенных условиях начинают формироваться кристаллы твердого вещества. Зародышами таких кристаллов могут служить и мелкие кристаллики этого же вещества и твердые частицы других веществ, даже пылинки, поверхность которых становится центром роста кристалла. Примерно так же, как мне кажется, совершаются и процессы кристаллизации личности: происходит одно, другое, третье, хотя маленькое, мельчайшее, пе очень как будто бы важное, но чем-то цепляющее сознание; зарождаются зерна этого сознания, они обрастают чем-то еше, завязываются какие- то узлы, сгустки, зачатки будущих кристаллов, из которых когда-то потом, впоследствии, сформируется «друза» личности.
Так, вероятно, формировалась и моя «друза» — из разных элементов, из разных событий, влияний, условий и обстоятельств, прошедших через какую-то внутреннюю лабораторию, химию души.
Я сын сельского священника. Из своей семьи, очень интересной и своеобразной, я вынес то основополагающее, от чего не отказываюсь и теперь, на склоне лет.
И здесь прежде всего передо мной встает образ матери. Она рано умерла, когда мне, ее первенцу, было одиннадцать лет, и, может быть, поэтому у меня сохранилось от нее общее и очень цельное впечатление, как об источнике тихого света, ласки, любви и заботливого внимания. От отца, не злого, но вспыльчивого, я два раза в своем детстве получил крепкие подзатыльники: один — за какую-то шалость с огнем, другой — за непонятливость в учении, и тогда от этого подзатыльника я так ударился о книгу, что у меня из носа пошла кровь. От матери память не сохранила мне ничего подобного — пи грубого слова и ни одного наказания.
И вот при всей этой мягкости ее образа, сложившегося в моем сознании, это была женщина, видимо, сильная и мужественная. Мне было, по моим расчетам, шесть-семь лет, когда она, хозяйка дома, мать уже четверых детей, оставила их на руках отца, конечно, с ведома его и согласия, и покинула нас на несколько месяцев, помню — на всю зиму, и уехала в Калугу на акушерские курсы. У нее были две сестры и брат, все они были сельскими учителями, демократами, а она оказалась простой, как тогда говорилось, попадьей. Но душа у нее была такая же деятельная, демократическая, может быть, даже народническая, во всяком случае, живая и благородная. И, видимо, поэтому мама не захотела быть обыкновенной сельской попадьей, обрастающей детьми и хозяйством, и нашла свою форму служения народу, свой жизненный путь и призвание. Вернулась она акушеркой, и с тех пор до последнего года ее жизни я помню это ее служение народу. Родильных домов тогда не было, и вот ночь, полночь, в осеннюю слякоть и зимнюю стужу возле нашего дома останавливается подвода, мама собирает весь свой инструментарий и едет куда-то принимать в мир нового человека для прохождения жизни. Вот почему ее образ остался во мне самым светлым, самым святым на всю мою жизнь, и дай бог, чтобы на свете было больше таких людей, как она, моя мама!
С отцом все было сложнее. С ним связано было больше лет жизни, больше возникавших в процессе этой жизни вопросов, осмысливаний и переживаний, больших и маленьких, и острых, доходивших до серьезных идейных споров, даже ссор, и трагических, вплоть до его гибели в огне пожарища при уходе
