Александр Шумский
и пришлось президенту сбрить усы
Знаешь, — сказал я Рудману, — мы уже три года знакомы, а я у тебя ни разу не брал интервью.
— Да, это непорядок, — улыбнулся он. Мы познакомились в Таллине в декабре 1971 года. Там чемпион Европы Давид Рудман выступал на всесоюзном турнире по дзю-до. Тогда еще не было отдельной федерации дзю-до, и самбисты боролись на два фронта: в куртках на ковре и в кимоно на татами. И у них это неплохо получалось — у самбо много общего с дзю-до.
За окнами спортзала крутился Старый Тоомас на пронзительном ветру. Но в зале было тепло и тихо. Кончался первый день турнира. Рудман уже отборолся, а я уже передал отчет в «Московский комсомолец». Сто строк в номер.
Нас только что представили друг другу. И теперь мы считали по пальцам общих знакомых. Они нашлись среди самбистов, хотя я был второразрядником, а Давид пятикратным чемпионом страны по самбо. Кстати, он совсем не похож на борца в традиционном понятии: квадратный человек, весь в мускулах и медалях, с атласной лентой через плечо… Рудман — худой, высокий, метр восемьдесят, наверное.
Я читал в газетах и слышал от знакомых, что Рудман организовал у себя в Черемушках клуб для мальчишек «Самбо-70». Мне давно хотелось заскочить туда, сделать репортаж, а заодно и потренироваться. Интересно все-таки, чему научил ребят чемпион страны, король болевых приемов. Уже тогда о мальчишках из клуба ходили легенды: об их мужестве, благородстве и мушкетерской верности. И я напросился в гости.
— Двери нашего клуба открыты для вас всегда, — сказал Рудман.
— А душ там есть? — спросил я нахально.
— Будет, — уверенно ответил Давид и погладил для строгости свои черные гусарские усы…
Через два дня мы вместе возвращались в Москву. И в поезде Рудман рассказал мне про последний чемпионат Европы по дзю-до в Берлине. У каждого спортсмена есть своя история. Но эта была непохожа на другие, и я ее записал.
— В Берлине было тяжело, — рассказывал Давид. — Три года подряд наша сборная проигрывала командное первенство Европы. Меня тогда только избрали комсоргом. Мы собрались с ребятами и решили отобрать пять человек для командной борьбы. Эти люди по нашему плану должны были забыть о своих личных победах и медалях и думать только о команде. Кто хоть раз выходил на ковер, знает, как это трудно — одному отвечать за всех.
Отобрали пять человек по весовым категориям: Суслин — 63, Рудман — 70, Бондаренко — 80, Покатаев — 93, Онашвили — тяжелый вес. Установка была такая: первые двое выигрывают, остальным достаточно взять одно очко.
Пошла командная борьба. И тут по очкам финальную схватку проигрывает Сережа Суслин. Теперь моя очередь.
Давид РУДМАН:
— Я приехал домой, сбрил один ус. Показался жене. Она говорит: «Сбривай второй».
Но мы же не договаривались, что я сбриваю усы навсегда…
Я был в хорошей форме Перед Берлином, на турнире в Австрии, сделал девять схваток чисто. Но здесь борьба с первого дня была уже не та. Нервная, напряженная. Да еще я потянул межреберную мышцу, когда в полуфинале встретился с французом.
А в финале вышел против меня голландец — Ван дер Пол. В 69 году я легко его обыграл: передняя подножка, болевой — и все.
С первой минуты он полез вперед. Попытался сделать удержание. Я стал уходить. И вдруг услышал треск — как дерево ломают. Боли не было. Просто не мог дышать. Впечатление такое, будто нож в боку. Надо же так: пятнадцать лет боролся и никогда ничего не ломал, а тут…
Взял тайм-аут. Доктор заморозил ребро хлорэтилом. И я пошел на татами. Ребята говорят: «Стой, Давид, Пусть он сам лезет. Он же тебя боится…»
Ну, и я начал толкаться. С «ножом» в боку. Но в то же время появились какие-то силы, бог знает откуда.
Потом еще два раза брал тайм-аут. И все думал; посижу в защите, а за 40 секунд до конца сделаю бросок через спину. Почему именно за 40 секунд, я сам не понимал. Но ребятам сказал, чтоб предупредили меня.
Хожу по татами как в маске: дышать не могу. Тут слышу, ребята кричат: «Сорок секунд!» Я ввернулся под него — и опять треск, как дерево ломают. Я сел…
Опять меня стали лечить. И последние 40 секунд отборолся уже «на зубах». Я еще тешил себя надеждой: а вдруг объявят хики-ваки, то есть ничью.
