Кремль уже был полон народа. На помост, сооруженный на Соборной площади, публику пускали по выданным билетам, остальное пространство затопило море нарядно одетого простонародья. Все вздрогнули от залпа пушек, поставленных близ Спасских ворот. Ударил большой Успенский колокол, ему отозвались на звоннице колокола Реут и Медведь, дружным хором загудели колокола Ивана Великого, и пошел радостный трезвон сорока сороков московских церквей.
Отворились двери Успенского собора. Публика внимательно следила, как застилали красным ковром соборное крыльцо, как тянули красную же ковровую дорожку от собора к Грановитой палате, как через западные двери входили в собор генералы и придворные чины в расшитых золотом мундирах, стройные дамы свиты в розовых и голубых
кокошниках, унизанных жемчугом и осыпанных драгоценными камнями, иностранные гости и дипломаты в непривычных глазу мундирах, католическое духовенство в фиолетовых и малиновых сутанах.
Шепот недоумения пробежал среди публики, когда по ступенькам стали медленно всходить два старика в черной монашеской одежде и черных клобуках, один маленький и стройный, другой высокий и тучный. Самые зоркие успели заметить на груди стариков драгоценные панагии, и стало ясно — то были митрополиты московский Филарет и санкт-петербургский Никанор, которым нынче предстояло совершить великое таинство.
Они привычно перекрестились и с облегчением вошли в прохладный сумрак собора. Иподиаконы подали белые клобуки, накинули на плечи мантии, передали посохи. И уже не просто монахи, а князья церкви пересекли по ковровой дорожке пространство собора и вошли через царские врата в алтарь. Их встретили члены Святейшего Синода во главе с митрополитами литовским Иосифом Семашко и казанским Григорием Постниковым, лишь недавно возведенным в сей сан.
Несмотря на необыкновенное волнение, владыка Григорий ощутил исходящую от Филарета некоторую подавленность и отнес ее на счет понятной усталости. Однако дело было не только в телесной немощи владыки. По настоянию молодой императрицы ему было отдано первенство при короновании, что огорчило владыку Никанора и смутило покой Филарета. Он сознавал важность свершавшегося. Сей день означал видимый рубеж не просто двух царствований, но разных эпох в развитии России. Начиналось новое время, обещавшее коренные перемены, благие свершения и успехи, а с ними вместе и новые опасности.
Тем временем по окончании чтения Часов на ступенях сооружейного трона встали четыре офицера-кавалергарда с обнаженными палашами в правой руке и касками в левой. Из отворенных дверей собора послышался шум — то народ приветствовал вдовствующую императрицу. Когда Александра Федоровна заняла место на троне, духовенство двинулось к южным дверям для встречи августейших особ.
Александр Николаевич и Мария Александровна шли от Красного крыльца в окружении тридцати двух генерал-адъютантов, державших над головами императора и императрицы балдахин из золотой парчи, украшенный страусовыми перьями.
Государь был в генеральском мундире и' имел на груди цепь ордена Святого Андрея Первозванного. В свои тридцать восемь лет оставался он высок, строен, величав видом, хотя, по мнению стариков, не хватало отцовской державной суровости. Тут были открытость, приветливость, доброта.
Государыня была одета в белое парчовое платье с горностаевой опушкой, всех без исключения умиляла удивительным сочетанием кротости и достоинства. Шлейф ее платья несли шестеро пажей в зеленых кафтанах.
Приложившись к иконам, их величества заняли места на тронах. На поставленный рядом стол, крытый парчою, положены императорские регалии: Большая императорская корона, держава, скипетр, государственная печать и государственный меч. Затих колокольный звон. Тысячами свечей осветился огромный храм. Придворная капелла из ста человек запела псалом: «Милость и суд воспою Тебе, Господи!»
И настало главное мгновение. Александр Николаевич одновременно и потерял ощущение реальности, и твердо помнил, что долженствовало ему делать. Никогда в жизни он не переживал настолько очевидного чувства воскрыления духа, никогда ранее, даже со строгим покойным батюшкой, он не сознавал лично своей ответственности за страну и народ — перед Богом,
По ступеням трона поднялся митрополит Филарет. Строго и почтительно он пригласил государя прочитать Символ Православной Веры. Царь встал.
— Верую во единого Бога Отца, Вседержителя...—разнесся его твердый и громкий голос в оглушительной тишине, нарушаемой лишь потрескиванием горящих свечей.
После прочтения Евангелия московский и казанский митрополиты возложили на плечи императора порфиру. Он преклонил колена, и Филарет благословил его:
— Во имя Отца, и Сына, и Святаго Духа. Аминь.
Князь Шаховской передал митрополиту Большую корону. «Не уронил бы!» — вдруг мелькнуло опасение у Александра Николаевича, но Филарет твердо принял корону и передал императору.
Александр возложил на себя корону. Взял в руки скипетр и державу. Не было и не будет в его жизни более величественного мгновения. Отныне он прочно встал в длинный ряд московских великих князей, царей и императоров, короновавшихся в этом же соборе. Ему предстоит великое царствование, и уж он не уронит корону!..
После Божественной литургии у царских врат состоялось миропомазание. Филарет не допускал мыслью отвлечься, но невольно вспомнилось, как полвека назад дедушка Александр показывал ему яшмовый сосуд с финифтяной змейкой на крышке, символом вечности... Он ввел государя в алтарь, где причастил по
