— He знаю, Ребекка. Мне не так много надо. Ты это знаешь. Погляди вокруг, — он обвел рукой комнату. — Я могу обходиться малым.
— Но ответь мне, как ты будешь жить? Без денег, без друзей?
— Я подумываю зарабатывать на жизнь работой со стеклом. Шлифовать линзы. Думаю, у меня хорошо получится.
— Линзы для чего?
— Для очков. Для увеличительных стекол. Может быть, даже телескопов.
Ребекка в изумлении уставилась на брата.
— Еврей, шлифующий стекла! Что с тобой сталось, Бенто? Почему ты такой странный? У тебя нет никакого интереса к настоящей жизни. Ни женщины, ни жены, ни семьи. Все время, пока мы были детьми, ты говорил, что хочешь жениться на мне, но за целые годы, с тех самых пор, как ты прошел бар-мицву, ты ни разу больше не упоминал о женитьбе, и я никогда не слышала, чтобы ты интересовался какой-нибудь женщиной. Это неестественно. Знаешь, что я думаю? Я думаю, ты так и не оправился после смерти матери. Ты видел, как она умирала, хрипя и пытаясь дышать. Это было ужасно! Помню, как ты держал меня за руку на погребальной барже, везущей ее тело на кладбище Бет Хаим в Оудеркерке. Ты ни слова не промолвил за весь этот день — только смотрел, не мигая, на лошадь, что тянула баржу вдоль канала. Соседи и друзья рыдали и причитали так громко, что голландские бейлифы поднялись на борт и потребовали угомониться. А потом всю похоронную церемонию ты провел с закрытыми глазами, будто спал стоя. Ты не видел, как семь раз обходили вокруг тела матери. Я ущипнула тебя, когда ее опустили в землю, и ты открыл глаза, пришел в ужас и пытался убежать, когда все стали бросать поверх нее комья земли… Может быть, это было для тебя чересчур, может быть, тебя слишком сильно опалила ее смерть. Целую неделю после нее ты почти не разговаривал. Может быть, ты так и не оправился с тех пор и не рискуешь полюбить другую женщину, не хочешь рисковать еще одной утратой, еще одной такой смертью. Может быть, именно поэтому ты не желаешь позволить никому что-то для тебя значить!
Бенто покачал головой:
— Это не так, Ребекка. Ты много для меня значишь. И Габриель много для меня значит. Никогда вас больше не видеть — это будет больно. Ты так говоришь, будто я не человек.
Ребекка продолжала, словно не слыша его:
— Думаю, ты так и не оправился от всех этих смертей. Когда умер наш брат Исаак, ты выказал так мало чувств, будто даже не понимал, что происходит. А потом, когда отец сказал тебе, что ты должен прекратить свое раввинское обучение, чтобы взять на себя торговлю, ты только кивнул. В одно мгновение изменилась вся твоя жизнь — а ты всего лишь кивнул! Как будто это ничего не значило.
— Все это бессмыслица какая-то, — возразил Габриель. — Потеря родителей — не объяснение. Я жил в той же семье, страдал от тех же утрат — и я не думаю так, как Бенто. Я хочу быть евреем. Я хочу иметь жену и семью.
— И когда это ты слышал, — подхватил Бенто, — чтобы я говорил, что семья не важна? Я совершенно счастлив за тебя, Габриель. Мне нравится думать, что у тебя будет своя семья. И мне очень больно при мысли о том, что я никогда не увижу твоих детей.
— Вот именно, ты любишь мысли, а не людей! — вмешалась Ребекка. — Может быть, это из-за того, как отец тебя воспитывал. Помнишь медовую доску?
Бенто кивнул.
— Чего-чего? — непонимающе протянул Габриель.
— Когда Бенто был совсем маленький — года три- четыре, точно не помню, — отец начал учить его читать очень странным способом. Позже он рассказал мне, что это была обычная уловка учителей сотни лет назад. Он дал Бенто доску, на которой был выписан весь алфавит, и намазал ее медом. А потом велел Бенто слизать весь мед. Отец думал, что это поможет Бенто полюбить буквы иврита и еврейский язык. Может быть, у него получилось слишком хорошо, — пояснила Ребекка и продолжила, обращаясь к Бенто: — Может быть, потому-то книги и мысли ты любишь больше, чем людей.
Бенто замешкался с ответом. Что бы он ни сказал, это только ухудшило бы дело. Ни его сестра, ни брат не могли раскрыться разумом для его идей — и, вероятно, оно и к лучшему, в конечном счете. Если бы ему удалось помочь им вникнуть в проблему слепого повиновения авторитету рабби, то их надежда на счастье в браке и своей общине оказалась бы под угрозой гибели. Ему придется покинуть их без благословения с их стороны.
— Я понимаю, что ты сердишься на меня, Ребекка, и ты тоже, Габриель. И когда я смотрю на дело с вашей точки зрения, то понимаю, почему. Но вы не можете увидеть его с моей точки зрения, и меня печалит то, что нам придется расстаться без понимания. Пусть в этом и мало утешения, но мои прощальные слова таковы: обещаю вам, что стану жить праведной жизнью и следовать слову Торы, любя других людей, не причиняя вреда, следуя путем добродетели и направляя свои мысли к нашему бесконечному и вечному Богу.
Но Ребекка его не слушала. Она еще не выговорилась до конца.
— Подумай о нашем отце, Бенто. Он покоится не рядом со своими женами — ни с нашей матерью, ни с Эстер. Он лежит в священной земле рядом с самыми святыми из мужчин. Он спит вечным сном, почитаемый за свою преданность синагоге и нашему закону. Наш отец знал о неминуемом пришествии мессии и о бессмертии души. Подумай, подумай только, какие чувства вызвал бы у него его сын, Барух! Подумай о том, что он чувствует, ибо дух его не умер. Он парит над нами, он видит, он знает о ереси своего любимого сына. Он сейчас проклинает тебя!
Бенто не сумел сдержаться:
— Ты делаешь именно то, что делают рабби и школяры! И именно в этом мы с ними расходимся. Все вы с такой уверенностью утверждаете, что отец смотрит на меня и проклинает меня. Откуда берется ваша уверенность? Не из Торы! Я знаю ее наизусть, и в ней нет об этом ни слова. Нет совершенно никаких доказательств для ваших утверждений о том, что делает дух нашего отца. Я понимаю, ты наслушалась этих сказок от наших раввинов, но неужели вы не видите, как это служит их целям? Они властвуют над нами благодаря страху и надежде: страху перед тем, что случится после смерти, и надежде на то, что если мы будем жить каким-то особенным образом — таким, который идет на пользу конгрегации и поддержанию авторитета раввинов, — то будем наслаждаться блаженной жизнью в грядущем мире!
Ребекка зажала уши ладонями, но Бенто заговорил еще громче:
— Говорю тебе, когда тело умирает, умирает и душа.
Ребекка встала, готовая уйти. Она близко подошла к Бенто и заглянула ему в глаза.
— Я люблю тебя, потому что ты когда-то был частью моей семьи, — и обняла его. — А теперь, — она сильно ударила его по щеке, — я тебя ненавижу!
Она ухватила Габриеля за руку и потащила прочь из комнаты.
ГЛАВА 18. МЮНХЕН, 1919 г
На следующее утро, пока Альфред стоял в библиотечной очереди за книгой Спинозы, в его памяти возник приснившийся прошлой ночью сон.
