спросил, не хочет ли кто-нибудь принять Иисуса, он только из вежливости вышел вперед вместе с остальными пьяницами. Он был больше всех удивлен тем, что «молитва грешника» действительно приносила свои плоды. Демоны внутри него улеглись. Он перестал пить. Он начал читать Библию и молиться. Впервые в своей жизни он почувствовал, что его любили и принимали. Он почувствовал просветление.
«Теперь, — сказал он своим детям, — я пришел повидаться с вами, чтобы у каждого попросить прощения». Он чувствовал свою вину, чувствовал ее гораздо глубже, чем они могли себе представить.
Дети, теперь уже взрослые, имевшие свои собственные семьи, сначала отнеслись к этому скептически. Некоторые сомневались в его искренности, ожидая, что он в любой момент снова запьет. Другим казалось, что он будет просить у них денег. Но ни того, ни другого не произошло, и со временем отец завоевал доверие всех, кроме Дейзи.
Много лет назад Дейзи дала клятву никогда больше не разговаривать со своим отцом, с «этим человеком», как она его называла. Возвращение отца плохо отразилось на ней. Старые воспоминания о его пьяной злобе накатывали на нее, когда она лежала ночью в постели. «Он не может вернуть всего сделанного, просто сказав, что виноват», — доказывала себе Дейзи. Она не хотела иметь с ним ничего общего.
Отец хотя и бросил пить, но алкоголь безвозвратно подорвал его печень. Он тяжело заболел и последние пять лет жил у одной из своих дочерей, сестры Дейзи. Фактически, они жили в восьми домах от Дейзи, вниз по улице, в том же самом нищенском квартале. Держа данную клятву, Дейзи ни разу не пришла навестить умирающего отца, и даже когда она проходила рядом с его домом, то старалась зайти в бакалейную лавку или сесть на автобус.
Дейзи не дала согласия на то, чтобы ее дети навестили своего дедушку. Незадолго до своей кончины отец увидел, как маленькая девочка подошла к дому и остановилась у дверей. «О, Дейзи, Дейзи, наконец, ты пришла ко мне», — закричал он, сжав ее в объятиях. Взрослые, находившиеся в комнате, не решились сказать ему, что это была не Дейзи, а ее дочь Маргарет. Ему привиделась благодать.
Всю свою жизнь Дейзи старалась быть непохожей на своего отца, и, действительно, за всю жизнь она не выпила ни капли алкоголя. Но в семье она установила тиранию, чуть более мягкую, чем та, в условиях которой выросла сама. Она сама лежала на кровати со льдом на голове и кричала своим детям: «Заткнитесь!»
«Зачем я вообще завела этих глупых детей? — кричала она. — Вы угробили мою жизнь!» Настала Великая Депрессия, и каждый ребенок был лишним ртом, который нужно было кормить. Всего у нее было шестеро детей, скопившихся в доме с двумя комнатами, в котором она живет и по сей день. В таких условиях они все время выглядели голодными. Иногда ночью она устраивала им всем хорошую взбучку, только для того, чтобы дать понять, что знает об их провинностях, даже если и не уличила ни в чем.
Твердая, как кремень, Дейзи никогда не просила прощения и никогда не прощала. Ее дочь Маргарет вспоминает, как она была маленькой и просила прощения за что-то, что натворила. Дейзи отвечала: «Ты не можешь сожалеть об этом! Если бы тебе было жаль, то ты с самого начала не стала бы этого делать».
Я слышал от Маргарет, которую хорошо знаю, множество подобных историй не-благодати. Всю свою жизнь она старалась быть непохожей на свою мать, Дейзи. Но в жизни Маргарет были свои собственные трагедии, большие и маленькие, и когда четверо ее детей достигли подросткового возраста, она почувствовала, что теряет контроль над ними. Ей тоже хотелось лечь на кровать с мешочком льда, прижатым к голове, и крикнуть: «Заткнитесь!» Ей тоже хотелось устроить им взбучку, только для острастки или для того, чтобы ослабить накипавшее в ней напряжение.
Ее сын Майкл, которому исполнилось шестнадцать лет в шестидесятые годы, особенно доводил ее до белого каления. Он слушал рок-н-ролл, носил «бабушкины очки», отпустил длинные волосы. Маргарет выкинула его из дома, когда застукала за курением марихуаны, и он подался в общину хиппи. Она продолжала угрожать ему и браниться. Она подала на него в суд и отказала ему во всем в своем завещании. Она предпринимала все, что приходило ей в голову, но не могла пробиться к Майклу. Слова, которые она бросала в него, отскакивали, не производя никакого эффекта, и в один прекрасный день в припадке гнева она сказала: «Пока жива, я больше не хочу тебя видеть». Это было двадцать шесть лет тому назад, и с тех пор она его больше не видела.
Майкл также мой близкий друг. Несколько раз за эти двадцать шесть лет я предпринимал попытки примирить их, и всякий раз я сталкивался с ужасной силой не-благодати. Когда я спросил Маргарет, сожалеет ли она о чем-нибудь из сказанного, хотела ли бы она вернуть все назад, то она набросилась на меня, вспыхнув злобой, словно бы я и был ее Майклом. «Я не знаю, почему Господь не прибрал его давным-давно за все, что он сделал со мной!» — сказала она с диким, испуганным блеском в глазах. Ее вспышка гнева застала меня врасплох. Я минуту неотрывно смотрел на нее. Она стиснула руки, ее лицо пылало, кожа вокруг ее глаз нервно подергивалась. «Ты желаешь смерти своему сыну?» — спросил я. Она ничего не ответила.
Майкл был детищем хаоса шестидесятых. Его разум был помрачен ЛСД. Он отправился на Гаваи, жил с женщиной, бросил ее, нашел другую, бросил ее, а затем женился. «Сью — это то, что надо, — сказал он мне, когда я однажды посетил его, — с этой у меня надолго».
Надолго не получилось. Я вспоминаю один телефонный разговор с Майклом, который прерывало раздражающее «Ждите ответа!», произносимое автоматическим голосом. На линии послышался щелчок, и Майкл сказал: «Извини меня, я на секунду». Затем он заставил меня держать в руках молчащую трубку в течение по меньшей мере четырех минут. Когда нас снова соединили, он извинился. Его настроение ухудшилось.
— Это была Сью, — сказал он. — Мы обсуждаем последние вопросы, касающиеся финансовой стороны развода.
— Я не знал, что ты все еще общаешься со Сью, — сказал я, продолжая разговор.
— Я и не общаюсь! — прервал он меня в том же самом тоне, которым разговаривала со мной его мать Маргарет, — надеюсь, я больше никогда в своей жизни ее не увижу.
Мы оба молчали еще долгое время. До этого мы говорили о Маргарет, и хотя я ничего не сказал, мне показалось, что Майкл узнал в своем голосе интонации матери, которые действительно были похожи на ее собственные. Они отсылали нас к тем событиям, которые произошли в чикагском доме с террасой около века назад.
Подобно психическому дефекту, обнаруженному в ДНК членов семьи, неразрывная цепь не-благодати передается по наследству.
Не-благрдать делает свое дело тихо и неотвратимо, подобно отравляющему, незаметному для глаза газу. Отец умирает непрощенным. Мать, которая носила ребенка в своем чреве, не говорит с ним добрую
