телевизионный ведущий и несколько значительных миллионеров свободно общались с безработными, отторгнутыми обществом, и детьми, которые носили повязки, скрывавшие следы от иглы на их руках. «Времяпрепровождение» проходило в небольших группах, где изучалось руководство, задавались искренние вопросы, раздавались дружелюбные ответы и люди делились множеством объятий. Представлялись примерно следующим образом: «Привет, я Том. Я алкоголик и наркоман». В ту же секунду все кричали в один голос, как греческий хор: «Привет, Том». Каждый из приходящих рассказывал о своих успехах в борьбе с пагубной зависимостью.
По истечении некоторого времени я заметил, что члены «Анонимных алкоголиков» придерживаются двух принципов: максимальная честность и максимальное доверие. Это как раз те принципы, которые Иисус приводит в Нагорной Проповеди, когда лаконично учит «жить сегодняшним днем», и члены организации «Анонимных алкоголиков» цитируют слова из Нагорной Проповеди каждый раз, когда собираются вместе.
Организация «Анонимных алкоголиков» никогда бы не допустила, чтобы люди говорили: «Привет, я Том, раньше я был алкоголиком, но теперь я излечился». Даже если Том не пил уже тридцать лет, он все еще считает, что у него сущность алкоголика. Отрицая свою слабость, он бы стал ее жертвой. Точно также Том никогда не скажет: «Может, я и алкоголик, но мои дела не так плохи, как у Бетти. Она сидит на кокаине». Для них самое дно — это тоже определенный уровень.
Как пишет Льюис Мейер: «Я знаю только одно место, где статус человека ничего не значит. Никто не делает ни из кого дурака. Всякий из присутствующих очутился здесь, потому что сделал из своей жизни грязный бедлам и сейчас пытается снова собрать ее по кусочкам… Я присутствовал на тысяче церковных собраний, собраний в ложах, собраний, устраиваемых братствами, но я нигде не нашел такой любви, какую я нашел у «Анонимных алкоголиков». На один недолгий час сильный и властный опускался до слабого, а слабый поднимался до сильного. В результате возникало то, что люди имеют в виду, когда говорят о братстве.
Чтобы добиться «исцеления», «Анонимные алкоголики» требуют от своих членов максимальной веры в Высшую Силу и своих товарищей. Многие люди в той группе, на собраниях которой я присутствовал, использовали слово «Бог» вместо словосочетания «Высшая сила». Они открыто просили у Бога, чтобы он дал им прощение и силы, и просили своих товарищей о поддержке. Они пришли в эту организацию, потому что верят, что она источник, из которого струится благодать.
Иногда, когда я спускался вниз по ступенькам, которые вели из церкви в подвальное помещение, я размышлял над тем контрастом «наверху» / «внизу», который отличает утренние часы воскресенья и вечерние часы вторника. Только немногие из тех, кто собирался по вечерам во вторник, приходили в церковь в воскресенье. Хотя они ценили великодушие церкви, предоставившей им подвальное помещение, однако члены этой организации, с которыми я разговаривал, отвечали мне, что они не чувствовали бы себя в церкви, как дома. Наверху люди, казалось, были вместе, в то время как они здесь просто цеплялись друг за друга. Они чувствовали себя куда более комфортно в клубах сизого дыма, нацепив на джинсы и футболки металлические цепочки и переходя на ругань, если они чувствовали себя паршиво. Мир, к которому они принадлежали, был здесь, а вовсе не в церкви с цветными стеклами и скамьями с высокими спинками.
Если бы только они могли понять, если бы только церковь могла понять, что члены этой организации были нашими учителями, преподав нам несколько важных уроков духовности! Они начали с максимальной честности и закончили максимальным доверием. Томимые жаждой, они как «веселые нищие» приходили каждую неделю, потому что «Анонимные алкоголики» были единственным местом, где раздавали благодать.
Несколько раз я читал проповедь в своей церкви, а затем ассистировал, когда исполнялся обряд причастия. «Я не отведаю этого, потому что я добрый католик, благочестивый, набожный и смиренный, — пишет Ненси Мейерс о ритуале евхаристии. — Я отведаю это, потому что я плохой католик, ослабевший от малокровия души, которого гнетут сомнения, тревога и страх. Прочитав проповедь, я помог поддержать изголодавшиеся души.
Те, кто желал принять участие в таинстве, прошли в первые ряды, практически образовав полукруг, и ждали, когда мы принесем священные атрибуты. «Сие есть тело Христа, за тебя ломимое», — говорил я, протягивая хлеб человеку передо мной, чтобы он отломил от него. «Сие есть кровь Христа, за тебя проливаемая», — говорил пастор позади меня, протягивая чашу, из которой все пили. Поскольку моя жена работала в церкви, а я в течение многих лет проводил там занятия, я знал истории некоторых людей, стоявших передо мной. Я знал, что Мейбл, женщина с волосами цвета соломы и сгорбленной осанкой, которая пришла в центр, созданный для пенсионеров, раньше была проституткой. Моя жена присматривала за ней в течение семи лет, пока она, наконец, призналась в одном мрачном секрете, который лежал у нее на душе тяжким бременем. Пятьдесят лет назад она продала своего единственного ребенка, свою дочь. Ее семья отказалась от нее задолго до этого, за время беременности она лишилась последнего источника доходов, и зная, что будет никудышной матерью, она продала свою девочку паре супругов в штате Мичиган. «Я никогда себе этого не прощу», – сказала Мейбл. Теперь она стояла у ограждения, отделявшего ее от причастия, румяна как клочки бумаги лежали на ее щеках, и она протягивала руки в ожидании дара благодати. «Тело Христово, за тебя, Мейбл, ломимое…»
Кроме Мейбл, тут были Гус и Мидцред, звезды единственной брачной церемонии, которая была устроена пенсионерами, входящими в конгрегацию нашей церкви. В результате свадьбы они тратили 150 долларов ежемесячно, платя налоги в фонд социального обеспечения, хотя могли просто жить вместе, но Гус настоял на этом. Он сказал, что Милдред бьиа светом в его жизни, и его не заботило то, что он жил в нищете, пока она была рядом с ним. «Кровь Христова, за тебя, Гус, и за тебя, Милдред, проливаемая…»
Следующим шел Адольф, озлобленный молодой афроамериканец, чьи худшие опасения на счет человеческой расы подтвердились во Вьетнаме. Адольф отпугивал людей от нашей церкви. Однажды во время моего занятия, на котором мы читали книгу Иисуса Навина, Адольф поднял руку и заявил: «Я бы хотел, чтобы у меня сейчас была винтовка М-16. Я бы перестрелял всех белых ублюдков в этом помещении». Один пресвитер из нашей церкви, который был доктором, отвел его после этого в сторону и поговорил с ним, настаивая на том, что тот должен принимать свои медикаменты, прежде чем приходить в церковь по воскресеньям. Прихожане мирились с ним, потому что мы знали, что им управляла не только злость, но и голод. Если он не успевал на автобус, и никто из нас не предлагал подвезти его, он иногда шел пешком до церкви по пять миль. «Тело Христово, за тебя, Адольф, ломимое…»
Я улыбнулся, увидев Кристину и Райнера, элегантную немецкую пару, работавшую в Чикагском университете. Оба были докторами философии и приехали из общины пиетистов, находящейся на юге Германии. Они рассказали нам, какое сильное влияние оказало на весь мир движение моравских братьев, под влиянием которого все еще находится церковь в их родном городе. Но в данный момент они боролись с той самой идеей, которая была им дорога. Их сын только что присоединился к группе миссионеров, отбывших в Индию. Он хотел прожить год в самых грязных трущобах Калькутты. Кристина и Райнер уже не раз относились с уважением к таким жертвам, но теперь, когда это был их собственный сын, все выглядело иначе. Они боялись за его здоровье и безопасность. Кристина закрыла лицо руками, и слезы потекли сквозь ее пальцы. «Кровь Христова, за тебя, Кристина, и за тебя, Райнер, проливаемая…»
Потом шла Сарра, тюрбан закрывал ее лысую голову, покрытую шрамами в том месте, где врачи удалили ей опухоль головного мозга. И Майкл, который заикался так сильно, что непроизвольно сжимался от
