значит моей дочке счастье улыбнётся. В общем, что-нибудь хорошее произойдёт».
Водитель молча разглядывал девочку.
«Нельзя без конца откладывать. И зима скоро. Нехорошо в холода отсылать её в такую даль. Всё равно ей уезжать, пусть уж, думаю, едет, пока тепло. И я вместе с ней поеду».
Водитель только кивнул и направился армейским шагом к автобусу. Поправил сиденье. «Садитесь впереди, мамаша. Там не так трясёт. Дорога-то длинная».
Мать отправлялась за шесть десятков километров в городок, где была железнодорожная станция. Она собиралась продать дочь в публичный дом.
Хотя на горной дороге нещадно трясло, девочка не отрываясь смотрела в прямую спину водителя. Его жёлтый китель заменял ей весь мир. Его плечи разрезали горы надвое. Предстояло преодолеть два перевала.
Догнали конный экипаж. Он съехал на обочину.
— Спасибо!
Голос у водителя был чистый и ясный. Он склонил голову в благодарственном поклоне — вылитый дятел.
Догнали телегу с дровами. Она съехала на обочину.
— Спасибо!
Повозка.
— Спасибо!
Коляска рикши.
— Спасибо!
Лошадь.
— Спасибо!
За какие-то десять минут водитель обогнал три десятка экипажей, повозок, телег… И каждый раз он повторял: «Спасибо!» Сколько он ни гнал свой автобус, он не позволил своей спине расслабиться хотя бы на секунду. В его осанке было благородство высоченной ели — простота и природность.
Автобус выехал в начале четвёртого. Сейчас водитель уже включил фары. Встречая лошадь, он тушил их.
— Спасибо!
— Спасибо!
— Спасибо!
На всей этой длинной дороге не было водителя, который бы пользовался среди кучеров и лошадей лучшей репутацией.
Автобус спустился с гор на тёмную привокзальную площадь. Девочку познабливало, ноги плохо слушались её. Она прижалась к матери. «Постой здесь, — сказала мать и бросилась к водителю. — Дочка говорит, что вы ей нравитесь. Я прошу вас, я вас просто умоляю. Завтра она окажется в руках мужчин, которых она в своей жизни никогда не видела. И ведь любая девушка из любого города, если бы она проехала на вашем автобусе такой путь, сочла бы…».
На рассвете водитель покинул дешёвенькую гостиницу и бравым солдатским шагом пересёк площадь. За ним семенили мать с дочерью. Большой красный автобус с фиолетовым флажком дожидался пассажиров с первого поезда.
Дочь села в автобус первой. Сжав губы, она поглаживала чёрную кожу водительского сиденья. Спасаясь от утреннего холода, мать засунула руки в рукава.
«Ну что, возвращаемся обратно… Дочка ревёт, мать бранится. Совсем не то, что я думал. Взять-то я её возьму. Но только до весны. Скоро холода настанут, жалко её. Но как тепло станет, на этом конец».
Первый поезд оставил на площади трёх пассажиров.
Водитель поправил сиденье. Дочь смотрела на тёплую прямую спину. Осенний утренний холодок обтекал плечи.
Автобус догнал повозку. Она съехала на обочину.
— Спасибо!
Телега.
— Спасибо!
Лошадь.
— Спасибо!
— Спасибо!
— Спасибо!
Наполнив своими благодарностями всю шестидесятикилометровую горную трассу, водитель вернулся в порт на южной оконечности полуострова.
Хурма в этом году уродилась на славу. Осень в горах была прекрасна.
Воровка
Дует-дует ветерок,
Осень прогоняет.
Так напевала маленькая школьница, возвращаясь по горной дороге домой.
Листья на лаковом дереве уже покраснели. Окна во втором этаже обшарпанной столовой открыты, как летом. Поэтому с дороги были видны спины рабочих, которые сосредоточенно играли во что-то на деньги. На веранде сидел на корточках почтальон — он силился заправить большой палец в рваную калошу. Почтальон ждал, когда женщина, которой он доставил посылку, выйдет обратно.
— На тебе ведь то самое кимоно, что в посылке было?
— То самое.
— А я как раз подумал — отчего это тебе никак осеннюю одежду не пришлют.
— Перестань. Не притворяйся, будто ты всё обо мне знаешь.
Женщина была в новом кимоно, которое минуту назад она достала из плотного пакета.
— Это потому, что я читаю все письма, которые тебе приходят. И все письма, которые ты отправляешь.
— А ты думаешь, что в моих письмах написано то, что на самом деле есть? При моих занятиях это ни к чему.
— А вот в моём деле врать ни к чему.
— Ладно, есть мне письмо?
— Нету.
— И без марки письма нету?
— Говорю — нет.
— Что ты на меня так смотришь? Ты на мне столько денег уберёг! Будь ты министром, ты бы состряпал закон, что любовные письма марки не требуют. Только ты не министр. И пишешь мне письма такие противные, точно тянучка тухлая. А потом несёшь их мне, потому что ты почтальон. Плати-ка штраф. За что не клеишь марок. А то у меня мелочи совсем нет.
— Да ты потише, потише.
— Замолчу, когда денег дашь.
«Делать нечего», — почтальон достал из кармана серебряную монетку и бросил её на пол. Потом подтянул к себе за ремень кожаную сумку и поднялся.
Игрок, на котором была одна рубашка, скатился вниз по лестнице. Его нос и глаза были такими, какие
