повинности выходит через ворота и попадает в объятия больных женщин. Соединившись, они разбредаются — каждая пара отправляется в семейный изолятор. Но только две женщины боялись выхода своих мужей из тюрьмы. С прибытием каждого поезда каждая из них содрогалась от ужаса — а вдруг её муж выйдет первым?
Тиёко любила своего мужа — поэтому она не могла вернуться домой в качестве жены Нэнами. Как совершенно верно заметила её соперница, за новой любовью она совершенно позабыла свою прежнюю. Но увидеть, как её подруга встретит человека, которого Тиёко когда-то любила, было так же мучительно, как и сорвать с себя маску жены писателя. Или может быть, вернее было бы сказать, что цепи ежедневного ритуала вечерней встречи накрепко приковывали Тиёко к этой станции под моросящим дождём. А её соученица совсем не хотела, чтобы Тиёко увидела её мужа, который из розовощёкого студента, которого они обе любили, и который именно таким остался в памяти Тиёко, превратился в потёртого жизнью служащего с жалким окладом. В карманах его костюма, который он носил четыре года кряду со дня свадьбы, не было денег даже на такси, промокший пиджак липнет к телу — отвратительно. Но его жена не желала вернуться домой и признать своё поражение.
— Да, правду говорят: осеннее небо — женины слёзки. Сегодня-то это не так. но обычно здесь и такси не поймаешь — все разъехались. А мы — словно соревнуемся на конкурсе верности мужьям. Всё это похоже на вещевой рынок.
Поняв, что она проиграла по мужской части, соперница Тиёко перенесла свой боевой задор на женщин. «Ты только посмотри! Пусть мы ходим в старой одежде, но ведь мы могли бы хоть немного подкраситься — совсем другое дело. А так мы похожи на каких-то партизанок…».
— Муж сказал, что мы напоминаем ему первомайское шествие.
— Точно сказано, именно так. Мужья должны нас стыдиться. В глазах мужчин мы должны выглядеть просто ужасно!
На подруге Тиёко были жёлтые сандалии, одежда тоже радовала глаз яркостью, на лице — свежая пудра. Тиёко же пришла прямо с кухни. Её соперница прихорашивалась даже когда она выходила с зонтиком встретить мужа — в этом и состояла её сила, отнявшая у Тиёко её любовь. Но сейчас Тиёко нарумянила щёки супружеской причастностью к писателю. Эти румяна сделали её счастливой, она победила.
— У меня нрав робкий, я боюсь привлекать внимание.
— В этом твоё счастье. Мало кто знает, что Нэнами — это твой муж. Если хочешь, я раззвоню о тебе по всему свету, — сказала подруга, превосходя пределы того, что хотела услышать Тиёко. Следуя своей стратегии, она стала подкрашивать губы. Она должна была соответствовать званию знатока музыки и театра.
И вот в этот момент над шляпами служащих поплыл белоснежный лоб проживавшего в Омори знаменитого актёра Накано Такахико — он шествовал по пешеходному мосту, перекинутому через железнодорожные пути. Тиёко знала его, поскольку видела раньше, как он возвращается поздно вечером, держа под руку настоящую жену Нэнами. Про соученицу же её поговаривали, что она состоит с этим Накано более чем в дружеских отношениях.
— Смотри-ка, это Накано! — воскликнула Тиёко.
И тогда накрашенная подруга бросилась ему навстречу.
— Ну вот, наконец-то, я тебя заждалась. Забирайтесь ко мне под зонтик, будто бы мы любовники, — игриво зашептала она.
Накано видел эту женщину первый раз в жизни. Но на её счастье он привык играть роли любовников. Небрежно раскрыв зонтик, она укрыла им спину актёра и оглянулась. «Позвольте нам пройти», — сказала она, победоносно врезаясь в море зонтов. И зонты на привокзальной площади довольно злобно заколыхались в ответ — словно полевые цветы под порывом ветра. В мгновение ока они превратились в армию крестоносцев, армию добропорядочных жён. Однако Тиёко была слишком упоена своей косметической победой, чтобы влиться в её ряды. Может быть, Накано и вправду — любовник подруги, но ведь не муж же он ей! А я, Тиёко, — жена писателя Нэнами. И потому белая пудра со щёк любовницы непременно осыпется, а вот моя — настоящего, как и положено верным жёнам, телесного, цвета — так нет. Разумеется, Тиёко никогда не изменит мужу. Зато она может рассказать ему под зонтом о сегодняшней схватке на станции. Сегодня можно будет признаться ему в своей прошлой любви, можно и поплакать. И хотя она опьянела от победы, это ничего не значило. Теперь, когда её соперница была уже так далеко, Тиёко могла дожидаться мужа со спокойной душой. Напоминала ли косметическая победа Тиёко яблоко на дереве? В отличие от подруги Тиёко не была акробаткой, привыкшей карабкаться по косметическим деревьям. Хотя она и вкусила от плода и вроде бы даже уселась погонщицей на спину соперницы, присвоив себе звание жены знаменитого писателя, та вдруг взмахнула крыльями супружеской неверности и взмыла с ветки в высокое небо. И теперь, если никто не протянет ей спасительной руки, она окажется не в состоянии спуститься на землю и присоединиться к армии верных жён. Она ждала, но муж не шёл к ней на помощь. Другие жёны дожидались своих мужей и исчезали, стены станции белели руинами. Мелкий дождь падал на ресницы, сжимал глаза холодом. Никакого грима не осталось, только страшно хотелось есть. У Тиёко не было сил покинуть станцию, нервы — взвинчены, она ощущала себя изгнанной на остров чудовищ. Ей оставалось только ждать.
Настало девять — пять часов ожидания. И вот из выхода со станции, которая буквально всасывала Тиёко, словно невесомую тень, показался вовсе не её муж, но тот самый давний её любовник, то есть муж, но только муж не Тиёко, а её подруги. У Тиёко не было сил, чтобы возвратиться к самой себе, — кипящая досада обжигала её. И тогда она, не говоря ни слова, протянула ему свой зонтик — этому мужчине, который выглядел на этой лестнице таким усталым и жалким, как если бы он только что вернулся из тюрьмы и лихорадочно выискивал глазами жену. У неё полились слёзы. Но он ничего не понял.
А наш писатель со второго этажа своего особняка, в который ещё не вернулась его артистка, до самой ночи подозрительно поглядывал в сторону тёмных окон соседского дома. Моросило. И вот слова сурового предупреждения всем мужам мира пришли ему на ум. «Мужчины! Когда вечером идёт дождь, особенно если дело происходит под мелким осенним дождиком, вам следует поторопиться на ту станцию, где жёны дожидаются вас. Ибо я не могу дать вам никаких гарантий, что их сердца, подобно их зонтикам, не будут вручены другому».
Лошадиная Красавица
«Во всём мире добрее меня никого нет. Я даже своего мужа людям отдала. Ха-ха-ха».
Мамаша была весела, как весеннее небо, и живот её, более всего походивший на бочку, сотрясался от смеха. Её живот не знал, что такое грусть. Внутри него будто бы плавали славные парусные кораблики, на сердце у неё было всегда легко.
«Во всём мире добрее меня нет никого. Я отдал жене дочку, лошадь и дом».
Возможно, что именно так и надлежало думать её мужу. Он поселился вместе с любовницей в маленьком домике за околицей.
Дом мамаши возвышался над полем. На его задах в зарослях бамбука переливались солнечные волны. На застрехах висели початки кукурузы, подсвечивая старый дом жёлтыми огоньками. В саду цвели космеи. Белые петухи расхаживали среди них, приминая слабые стебли взмахами крыльев. А поверх цветов торчала морда лошади. Муж отдал жене даже лошадь. Поэтому деревенские парни окрестили её дочку «Лошадиной Красавицей». Вот так вот.
Лошадиная Красавица потеряла девственность, когда ей было шестнадцать лет.
Во всей деревне было только два таких живых глаза. И оба принадлежали Лошадиной Красавице. Оба глаза были абсолютно черны. Голос же красавицы был по-мужски низким. Он был хриплым, как у простуженного борца. И с годами становился только грубее. Но для Лошадиной Красавицы это равнялось приумножению женственности. Она ощущала это по щипкам деревенских парней.
В мае Лошадиная Красавица отправилась с матерью на поле. За плугом шла мать. Плуг не забирал глубоко, вспашка получалась мелкой. Дочь бросилась к матери, словно взбесившаяся кобыла, разбрызгивая
