называют «утробным шумом». Здесь знают: если «закружило вершины» и если с гор доносится «утробный шум», значит, до снега уже недолго. Симамура вспомнил, что читал об этом в старинных книгах.
Первый снег выпал в тот день, когда Симамура, проснувшись утром, услышал «Утай» в исполнении постояльцев гостиницы, приехавших любоваться осенней листвой. Интересно, отшумели ли уже в этом году моря и горы?
Может быть, здесь, на горячих источниках, где он жил один, постоянно общаясь только с Комако, у него обострился слух? Во всяком случае, при одной мысли о шуме моря и шуме гор Симамуре чудилось, что его слух улавливает далекие вздохи.
— Значит, у монахинь скоро начнется зимнее затворничество? А сколько их там?
— Да много, наверно.
— Интересно, чем они занимаются во время своего зимнего сидения? В монастыре, кроме них, никого, вокруг только снег. Почему бы им не заняться выделкой крепа, которым издавна славятся эти места?
Женщина только усмехнулась.
Симамура около двух часов проторчал на станции в ожидании обратного поезда.
Когда машина, миновав железнодорожный переезд, поравнялась с храмовой криптомериевой рощей, показался одинокий, хорошо освещенный дом. Симамура вздохнул с облегчением. Это был ресторанчик «Кикумура». У входа стояли и разговаривали несколько гейш.
Не успев всех толком разглядеть, Симамура уже знал, что среди них находится Комако, и сейчас видел только ее одну.
Скорость машины вдруг упала. Очевидно, шофер, которому было известно об отношениях Симамуры с Комако, как бы невзначай замедлил ход.
Но Симамура вдруг отвернулся и стал смотреть назад. На снегу оставался отчетливый след от колес машины. При свете звезд глаза видели неожиданно далеко.
Наконец машина поравнялась с Комако. Женщина, вдруг зажмурившись, сорвалась с места и вцепилась в машину. Машина не остановилась, но шла очень медленно, поднимаясь вверх по склону. Сжавшись на подножке, Комако крепко держалась за ручку дверцы.
Комако стремительно бросилась вперед и словно прилипла к машине. Ее поведение не показалось Симамуре ни неестественным, ни опасным. Он почувствовал тепло, как от прикосновения какой-то легкой волны. Сквозь толстое стекло заструился цветной рукав ее нижнего кимоно, выбившийся из-под верхнего, и обжег застывшие от холода веки Симамуры.
Припав лбом к стеклу, Комако пронзительно крикнула:
— Где ты был?! Где ты был, я тебя спрашиваю?
— Осторожно, сорвешься! — так же громко крикнул в ответ Симамура, но это была всего лишь сладостная игра.
Открыв дверцу, Комако боком упала на сиденье. Но в этот миг машина остановилась. Они были у подножия горы.
— Ну, говори, куда ездил?
— Да так…
— Куда?
— Просто так, без определенной цели.
Комако расправила подол кимоно. Это был жест профессиональной гейши, а Симамура почему-то вдруг страшно удивился.
Шофер молчал. Симамура подумал, что совсем уже нелепо оставаться в машине, которая стоит в тупике.
— Сойдем. — Комако положила руки к нему на колени. — Ой, какие холодные! Почему ты не взял меня с собой?
— Действительно, почему…
— Что, что?.. Какой ты все-таки смешной!
Весело смеясь, Комако поднималась по каменным ступеням крутой тропинки.
— А я видела, как ты уезжал. Это было часа в два или в начале третьего.
— Гм…
— Услышала шум машины и вышла посмотреть. А ты даже не обернулся.
— Что?
— Не обернулся назад. Почему не обернулся и не посмотрел?
Симамура был поражен.
— Ты, значит, не видел, что я тебя провожаю?
— Не видел.
— Так я и думала. — Комако опять весело рассмеялась и прижалась к нему плечом. — Почему не взял меня с собой? А холодно-то как стало! Противно…
И вдруг прокатился гром набата.
Они разом обернулись.
— Пожар, пожар!
— Да, пожар.
Горело в середине деревни.
Из черного, поднимавшегося клубами дыма выскакивали огненные языки. Выскакивали и исчезали. Пламя уже лизало карнизы соседних домов и, казалось, бежало дальше.
— Где это? Не рядом ли с домом учительницы, где ты жила?
— Нет.
— А где же?
— Повыше. Ближе к станции…
Огонь, пробив крышу, взвился столбом.
— Боже мой, это же здание для откорма шелковичных червей горит! Дом шелковичных червей! — Комако прижалась лицом к плечу Симамуры. — Дом шелковичных червей! Дом шелковичных червей!
Огонь разгорался все больше. Хотя отсюда, с высоты, полыхавший под звездным небом пожар и казался игрушечным, но все равно внушал необъяснимый страх. Казалось, вот-вот донесется треск бушующего пламени.
Симамура обнял Комако.
— Ну, успокойся, успокойся!
— Нет, нет, нет, не хочу!
Комако затрясла головой и заплакала.
Симамура держал ее лицо в ладонях. Оно казалось ему маленьким, меньше, чем на самом деле. На висках пульсировали жилки. Комако расплакалась, увидев пожар, но Симамура не поинтересовался, почему она плачет, просто обнял ее.
Внезапно она перестала плакать, подняла лицо.
— Понимаешь, ведь сегодня вечером в доме шелковичных червей кино показывают. Там ведь народ, полно народу…
— Это действительно беда!
— Пострадают люди, сгорят!
Сверху донесся шум голосов, и они сломя голову побежали в гору по каменным ступенькам. В гостинице на втором и третьем этажах все седзи были настежь. Люди стояли на галереях, ярко освещенные лившимся из окон светом. Все выскочили посмотреть на пожар. Засохшие хризантемы во дворе гостиницы в сиянии звезд, слившемся с электрическим светом, отчетливо выступали из мрака и, казалось, отражали далекое пламя. За клумбами хризантем тоже стояли люди. Рядом с Комако и Симамурой вдруг вынырнули из темноты несколько гостиничных служащих.
Напрягая голос, Комако спросила:
— Скажите, это дом шелковичных червей горит?
— Он самый.
— А люди, люди-то как же?
— Ну, пока еще можно кое-что сделать. Сейчас спасают людей… Это кинопленка загорелась, а потом
