бессмертника, роз, карима. Она тоже всегда угощала меня нанизанной на соломинки лесной земляникой и желтыми восковыми яблочками, каких я больше нигде никогда не встречала, и дарила маленький веночек из сухих трав: пшеницы, пижмы и бессмертника, или дикого лука и фиолетового карима, или из гипсофилы и высушенных роз или сердечко из мха и ольховых шишечек. У ее ног обычно дремала большая дворняга. Эта старушка с рынка была похожа на добрую фею-покровительницу цветов. Иногда мне кажется, что она и была феей. Я никогда не видела, чтобы кто-то давал ей деньги за купленный венок. Но, может, я просто этого не помню. Мой отец всегда подходил к ней, и они долго болтали.
Пионы были первым увлечением отца на моей памяти. Огромные шапки бордовых и нежно-розовых цветов со свежим ароматом. В них так приятно уткнуться носом после дождя и вдохнуть их легкий аромат! Но когда пионы отца получили официальное признание красоты, выразившееся в том, что однажды утром во всем саду не осталось ни одного цветка (потом Сиро рассказал нам, что в тот вторник на рынке двое парней продавали необыкновенной красоты пионы, «почти как у вас в саду») им на смену пришли колокольчики всех цветов и размеров. Потом их сменили клематисы. Клематисы тоже удостоились высокого признания: со всей округи приходили смотреть на возвышавшуюся посредине участка лиловую башню - проволочную конструкцию, плотно увитую цветущим клематисом. И на темный дуб, увитый воздушными нежными цветами белого ломоноса. Еще бы, ведь тогда они были редкостью и экзотикой. Сам мистер Знатный Садовод из Кьянти, владелец немыслимо редких растений, небывалой двухэтажной оранжереи, коллекции орхидей и прочих чудес пожаловал к нам с визитом, чтобы сфотографировать папину коллекцию клематисов. Чтобы заполучить фиолетовый «Beauty of Worcester” он готов был пожертвовать главным сокровищем своего семирамидского сада: яблоней, которая плодоносит без цветения! “Подумайте сами, как это удобно – агитировал слегка оробевших и переглядывавшихся в нерешительности маму и приехавшую погостить тетю Знатный Садовод – вы больше не зависите от пчел, не боитесь поздних заморозков! Ваша яблоня будет усыпана плодами даже в самые неурожайные годы!” Отца дома не было, и обмен состоялся. Яблоня, действительно, ни разу не цвела и за 20 лет я не видела на ней ни одного яблочка.... после этой истории клематисы отодвинулись на второй план, и отец увлекся злаковыми. Это вовсе не значит, что папин «экспериментальный» сад был садом монокультуры, садом селекционера-фанатика. Ему нравилось экспериментировать не только с сортами, но, и прежде всего с цветами, формами и в конечном итоге со стилями, поэтому сад очень редко «дорастал» до задуманного варианта. Чаще всего он был в той или иной стадии «переделки». Да и «задуманного» варианта, как такового, не существовало. Отец мог увидеть в каком-нибудь журнале фотографию сада, и, в нарушение уже начатых работ, переделать газон под пруд. Конечно, это слишком экстремальный пример, такое случалось не часто, как всего однажды отец решил переместить 200-летнюю оливу. При этом он отнюдь не был подражателем. И понравившаяся фотография просто вдохновляла его, подсказывала собственную идею, открывала глаза на что-то новое, он вовсе не стремился буквально воссоздать чужой сад. Такой плагиат даже не приходил ему в голову, как не приходит это в голову талантливым поэтам. Какая-нибудь часть сада всегда была перекопанной, с натянутыми ленточками, колышками, размечавшими границы участков, и растения перекачевывали с места на место, но у отца была легкая рука и потери были минимальны. Отца такой непрезентабельный вид сада нисколько не заботил. Сад был отгорожен от основного, «хозяйского» парадного сада густой изгородью, напоминавшей лабиринт, поэтому попасть в него было не так-то просто. Посторонних он сюда не звал, это был его сад, и его увлекал сам процесс пересаживания, создания новых сочетаний, созерцания, размышлений. Он сознательно не прибегал в своем саду к автоматическому поливу не только потому, что каждый раз его пришлось бы перемонтировать, следуя ежегодным перепланировкам, но и потому, что он считал это наилучшим временем наблюдения за садом и оценки, что куда следует «перебросить». Он даже пробовал себя на ниве селекции, тогда и мне перепадала работа по подсчету раздвоенных лепестков, опылению, завязыванию семенных коробочек в специальным мешочки, выдергиванию забракованных отцом экземпляров и пр. Может, вам покажется странным, что у отца хватало на все это времени, ведь он работал садовником в огромном саду, и дел там хватало. Но, во-первых, отец занимался любимым делом, у него в руках все спорилось, поэтому он успевал сделать вдвое-втрое больше других. Хотя иногда он прибегал к разным хитростям — приглашал в сад деревенских мальчишек и перепоручал им нехитрые дела, вроде сбора опавших листьев или перетаскивания отпиленных веток. За это он покупал им мороженое и катал на старой хозяйской кобыле. Все были довольны. Более сложные обязанности он поначалу тоже передоверял одному деревенскому парню, но после того как тот, видимо, впервые взяв в руки электрическую газонокосилку, скосил под корень гортензию и флоксы, - то ли не смог удержаться от искушения убрать из сада вообще все, то ли не разобравшись, что нужно скосить, а что оставить, папа отказался от его помощи. Хорошо еще, папа случайно вышел из «своего» сада — он что-то забыл в доме, иначе этот слишком усердный косильщик добрался бы и до зарослей плюща или принялся бы соскабливать мох со статуй. Всякие лекарственные, целебные растения тоже были увлечением отца. О лимоннике он впервые услышал от мамы — ее дед был геологом и привез из Уссурийского края лимонник и элеотероккок. Они вполне акклиматизировались в Подмосковье. Отец сразу же загорелся идеей посадить этот фрукт пяти вкусов, как его называют в Китае, у себя в саду. Первую лиану он привез из России, но она не выдержала засушливого и длинного тосканского лета, и погибла, тогда он отыскал питомник в Германии, и заказал сразу пять растений.
Летом мы с отцом проводили в саду весь день. Отец там даже спал — он натянул гамак между двумя раскидистыми, специально сформированными робиниями, закрепил полог от комаров, посадил под деревьями душистый табак, гвоздики, матиоллу и блаженствовал, засыпая то под настойчивое квакание, то под назойливое жужжание комаров, запутавшихся в тюлевом пологе. Но и в дождливые дни нам не было скучно. Во-первых, у нас была оранжерея, где мы могли копаться с растениями даже когда за окном лило как из ведра, а во-вторых, ведь и любимое занятие может надоесть, если заниматься им каждый день безо всякого перерыва в течение 6 месяцев. Поэтому мы бывали даже рады первым осенним дождям. Я отправлялась в оранжерею, летом в ней было слишком душно и долго там играть мне не разрешали. Мир оранжереи был поистине удивительный и загадочный: ряды цветочных горшков всевозможных размеров, лохани с разными смесями, окаменелости, морские раковины, камни, похожие на птичьи яйца, пустые клетки, старинные амфоры и кувшины, аквариумы, кадки с лимонами, пальмами, кактусами исполинской величины, горшки и ящики с агавами, кордиленами. В самой укромной части оранжереи размещался пруд с гигантскими лотосами, мама сказала мне, что лист такого лотоса может выдержать вес ребенка, поэтому однажды, когда родители уехали в питомник, я залезла на лист, взяла пластмассовую лопатку и начала плавать по этому прудику как дюймовочка на листе кувшинки. Вдруг вдалеке послышались чьи-то шаги, я быстро спрыгнула с листа, помчалась к выходу, но на бегу сшибла несколько пустых горшков, один из которых разбился. Пока родители были заняты разгрузкой новых растений, я аккуратно собрала черепки и сложила их в тазик — черепки тоже не выбрасывались, их клали на дно горшков, чтобы вода не застаивалась и корни не подгнивали. Я не хотела говорить маме про разбитый горшок, ведь тогда мне пришлось бы признаться и в том, что я нарушила мамин запрет. Меня не пугало наказание: мама почти никогда не наказывала меня. Просто я знала, что мама сильно огорчиться из-за того, что я расту непослушной девочкой. Но я знала и то, что правда рано или поздно вылезет наружу, так бывало всегда: и когда я съела много шоколадных конфет и запрятала фантики под обшивку дивана, и когда я сорвала для своей принцессы-гвоздочки большой, только что распустившийся георгин. Поэтому я решила сказать правду. Так мама огорчиться только один раз: из-за того, что я залезла без разрешения на лист лотоса, а если я ничего ей не скажу, и она сама узнает правду, она огорчиться два раза: и из-за того, что я залезла на лист, и из-за того, что скрыла это. Мама почти не ругала меня, именно потому, что я сама во всем призналась. И еще потому, что мама отличалась от всех остальных взрослых тем, что не была до конца взрослой: она подпрыгивала от радости, бегала со мной наперегонки, «всерьез» играла со мной в куклы и понимала, как здорово покататься на листе лотоса - как на лодочке! Или спрятаться в огромном сундуке.
Однажды я рассказала об этой истории Дуняше — в воспитательных целях — она, к моему удивлению, смущенно, пряча от меня глаза, пробормотала: «Вот бы мне такую маму!» Я задумалась. Наверное, все счастливые книжные истории есть не что иное, как попытка пишущего иначе построить свою жизнь. И от отсутствия мужества это делается в кукольном мире, с придуманными персонажами. Решимости, или настойчивости или... изменить свою реальную жизнь как правило не хватает.
