Томясь в бездействии досуга… —
является новый герой. Этот новый герой
Дичится знатных и не тужит Ни о почиющей родне,
Ни о забытой старине,
…трудом
Он должен был себе доставить И независимость, и честь.
А в «Повестях Белкина», в «Пугачеве», в «Дубровском» уже заговорила великая сила простых людей. Развитие народа задержать
нельзя. Пусть его гнетут, но уже поздно: на поприще ума нельзя нам отступать.
Будут новые Ломоносовы, будут новые Кулибины.
…Настал день, и снег под черной сосной «на берегу пустынных волн» обагрился «поэта праведною кровью».
Как ночные звери, набросились на него враги, чтобы скрыть от народа даже его могилу, но над ней стояло золотое непогасающее сияние его стихов, и этого зарева над Россией хватило на сто лет и еще хватит.
Сменялись люди и сроки. Народ вел борьбу не на жизнь, а на смерть, но и в этой борьбе народ не отдал поэта никому, он целиком сохранил его для себя, для новых поколений.
От великого нашего Владимира Ильича Ленина до красноармейцев, разбивших Юденича и восстановивших боевыми руками своими домик смиренной няни поэта — Арины Родионовны, — весь народ помнил поэта.
Нет больше на свете страны, «Горюхиным называемой». Мы, люди сталинской эпохи, живем в прекрасной семье свободных народов, которую составил незыблемый — надежда всех передовых людей человечества — Советский Союз.
И наше единственное в мире доброе для человека государство сегодня встречается с добротой гения так дружески еще и потому, что он предчувствовал нас в стихах своих, наше дело по освобождению земли от человеческого мусора предвидел и жертвы ему приносил всем подвигом своей недолгой жизни.
Мы возвещаем миру новое и единственное начало справедливости. Это же начало жило в его сердце поэта и гражданина.
Пушкинские стихи доходили сквозь мрак реакции до людей городов и деревень, до людей ссылок и рудников, они стучались в каторжные норы — они лежат сегодня в нашем столе, залитом ослепительным солнцем советских пространств!
Финн и тунгус читают их и переводят. Калмычка, о которой поэт писал:
Ты не лепечешь по-французски,
Ты шелком не сжимаешь ног… —
ходит в шелковых чулках и в шелковых платьях, читает по-француз-ски и танцует на балах, и когда она стоит на крыле самолета, чтобы
прыгнуть с парашютом, окидывая вольным глазом широкую свою родину, она может повторить слова поэта:
О нет, мне жизнь не надоела.
Я жить люблю, я жить хочу!..
Мы хотим полно и весело жить. Мы ничего не боимся в жизни. Никакие трудности нас не пугают. Пусть же с нами будет постоянным спутником Пушкин, не тот, что стоит в бронзе памятника, не тот — академический, в тоге примечаний и комментариев, а веселый, добрый и мудрый, из своего далекого времени сказавший слово привета людям сегодняшнего дня:
Здравствуй, племя
Младое, незнакомое…
И когда мы окончательно победим во всем мире и все народы принесут на пир дружбы радостные имена своих гениальных поэтов и писателей, мы вспомним тебя, Пушкин, первым на всемирном нашем торжестве!.. (Продолжительные аплодисменты.)
ЗАБЛАГОВРЕМЕННЫЙ РЕВЕРАНС
Академия Гонкуров, подражая французскому Пен-клубу, избравшему своими членами- корреспондентами еще в бытность их в СССР
В.Максимова, В.Некрасова, А.Галича, а теперь — В.Войновича и Э. Кузнецова, решила избрать своим членом-корреспондентом русского писателя в СССР и выбрала… Валентина Катаева! Комментарии излишни.
Впрочем, почему не добавить, что академики предполагают совершить коллегиальное путешествие в СССР. Видимо, слегка стесняясь своего выбора (единогласного), они объяснили журналистам, что Катаев был другом Б. Пастернака.
Мертвые не возразят.
(Русская мысль. Париж. 1976. 22 апреля.)
«ЛУЧШЕ НАМ НЕ ЗНАТЬСЯ…»
26 апреля 1976 года Ваша газета сообщила об избрании В.Катаева чле-ном-корреспондентом Академии Гонкуров. Обосновывая в беседе с журналистами свой выбор, академики сослались, в частности, на то обстоятельство, что В.Катаев был другом Б.Пастернака. Заметка в «Русской мысли» кончается скорбным возгласом: «Мертвые не возразят». Не всегда, однако, это горестное наблюдение сбывается. Если бы оно сбывалось всегда — подлинная история культуры, да и вообще история человечества оказалась бы нам недоступна. К счастью, в данном случае истина восстановима легко. В письме к Корнею Чуковскому, приводимому ниже целиком, без изъятий, Борис Пастернак сам, собственным голосом, с совершенной ясностью характеризует свое отношение к В.Катаеву.
25 июня 1958 года
Дорогой Корней Иванович, так как Вы все равно достанете образцы этой сонной, ничего не значащей мазни, то пусть лучше все же она будет от меня[70]. Я утром тогда с Вами говорил, что я головой и сердцем не тут, а в ближайших, имеющих со мною скоро случиться происшествиях, отчасти — в переписке. Это все время продолжается и отнимает у меня все время. Так что ничего Вам об этих, притом таких немногочисленных, пустых страничках ни думать, ни говорить не надо.
У меня не было времени читать Вашу книгу дальше. Я рад, что встретил Вас и имел случай сказать Вам, до какой степени удивляюсь талантливости и увлекательной силе Ваших беглых, движущихся, никогда не топчущихся на месте и вдруг озаряющихся светом целой эпохи изображений. Спасибо также за напоминание об А.(нне) А.(ндреевне)[71]. Я рад был благодаря Вам им воспользоваться, а без Вас забыл бы. Обнимаю Вас.
О ПАСТЕРНАКЕ
О творчестве Б.Пастернака с большим уважением говорится в различных статьях по истории советской литературы и поэзии. Поднимался вопрос даже об издании в СССР «Доктора Живаго», хотя это произведение и оценивается как неудачное и содержащее ряд ошибок. А между тем как будто до сих пор формально не отменено постановление президиума правления СП СССР, бюро Оргкомитета СП РСФСР и Президиума правления Московского отделения СП РСФСР, в котором, в частности, говорится:
