— Мне поможет механик.
Борис отступил, а между ним и кабиной протиснулся Корот. Он уверенно расстегнул замок ее парашюта, снял с плеч лямки и помог вылезти из кабины. Уже на земле представился:
— Гвардии лейтенант Корот. Миша.
— Сержант Романова Екатерина Михайловна, — в тон ему ответила девушка. — Спасибо, лейтенант Миша!
Ветер огрубил кожу ее лица, выделил белыми ниточками морщинки у глаз. Грузноватая в тяжелом меховом комбинезоне Катя с трудом двигалась почти мужской походкой. Борис смотрел вслед, и ему захотелось, чтобы она оглянулась. Он упорно не отводил взгляда от ее спины, прочерченной наискосок тонким ремешком планшета. И девушка повернула голову, но посмотрела мимо него на Корота.
А вечером, когда они вернулись с ужина в свою землянку, Корот вдруг сказал:
— Женюсь я, Боря! Пока ты крутил гаечки с механиками, я договорился с донечкой о свиданке. Послухай, пойдешь сватом? Как гутарил какой-то ученый: «Женюсь младенцем!»
— Ты о той девушке?
— О. ней, Боря! Огневая дивчина! Дай бритву, соскоблю кабанячу щетину — и к ней.
— Только не ученый, а писатель Марк Твен говорил нечего, похожее на твое изречение: «Если бы я мог начать жить сначала, то женился бы во младенческом возрасте вместо того, чтобы терять время на прорезание зубов и битье посуды…»
— Вот и приехали, — сказал Корот, притормаживая машину у большого каменного дома и трижды нажимая клаксон.
На крыльце их встретила полная маленькая женщина с редкими черными волосами, зачесанными на прямой рядок. Лицо белое, слегка тяжеловатое, на нем резко выделялись глаза, похожие на крупные сливы, и в них темный омут затаенной печали. Серый жакет сильно растянулся на высокой груди.
— Здравствуйте! Прошу в дом!
— Обед готов, мать?
— Все на столе. Миша… Познакомил бы с гостем.
— Ха! Не узнала Борьку. Да ты ж под его домру каблук сломала, помнишь, картоху рыть мы к вам в село приезжали?
— Здоровы ли, Борис…
— …Николаевич. Рад вас видеть, Марфа Петровна!
— Я тоже! — она протянула Романовскому жестковатую ладонь.
Вскоре все сидели в гостиной за столом, на котором не было только птичьего молока. Романовский ждал расспросов, но, видно, в этом доме было заведено обедать молча — Корот резко одернул жену, попытавшуюся завести разговор. После этого она как-то сникла и вяло ковыряла вилкой остывающую котлету. Когда Романовский допил грушевый компот, Корот встал.
— Извини, мать, Борис устал, и нам нужно с ним поговорить. — Он показал Романовскому на дверь другой комнаты.
Если в гостиной стояла тяжелая полированная мебель, стены были залеплены вышивками, а большая горка забита фарфоровой и хрустальной посудой, то другая комната отличалась спартанской простотой.
— Мой кабинет. Теперь, считай, твоя пещера, Борис.
Некрашеные полки с книгами, грубо сработанные стол и табуретка, жесткий диван, покрытая байковым одеялом и аккуратно заправленная солдатская кровать. На стеке — политическая карта Советского Союза, а над ней — большая фотография в рамке, обмотанной черным крепом. Романовский шагнул к снимку. Катя!.. Она стояла на крыле истребителя в парашюте и смотрела на Романовского, приветствуя поднятой рукой. На борту истребителя чернели пять звезд. Четыре самолета она сбила потом. А первый…
Тогда выдалась непогодь — день передышки. Гонимые порывистым ветром облака цеплялись за верхушки деревьев, оставляя туманные клочья в лесу. Мороз превращал их в сероватую дымку. Борис и Катя медленно шли к самолетному кладбищу. Борис украдкой поглядывал на девушку.
На опушке леса лежали разбитые и полусгоревшие американские самолеты «тамагаук», валялось несколько ржавых моторов «аллисон». Между толстыми дубками застрял каркас английского истребителя «харрикейн». Не верилось, что эти изогнутые, рваные полосы железа и дюраля были когда-то красивыми и злобными машинами, что ржавые трубы, торчащие из обугленных крыльев, были грозными пулеметами.
На пути к лесу Катя чересчур внимательно рассматривала аварийные самолеты, хотя знала печальную историю каждой машины, и это подчеркнутое внимание настораживало Бориса. Он чувствовал — предстоял неприятный разговор.
Лес встретил их снежной осыпью с веток. Снег, синеватый и твердый, как морская соль, похрустывал под ногами. Катя села на поваленный ствол дерева. Рядом опустился Борис.
— Как я летаю? — спросила негромко девушка.
— Для истребителя у тебя неплохие данные.
— Как стреляю?
— В ворону попадешь.
— Я без шуточек спрашиваю! — оборвала Катя.
— Нормально.
— Тогда я не буду больше летать твоей ведомой, Романовский!
— Категорично.
— Много заботы проявляешь! Пора говорить откровенно. Кто я тебе? Жена, сестра, дочь? Любовница? Личный повар?.. Ну, кто?
Борис мял пальцами желтый дубовый лист. К сожалению, именно этого разговора ждал он. Надо отвечать. А что? Не говорить же про строгий приказ командира полка майора Дроботова опекать ее в бою. «Я разрешил Романовой переучиться на истребитель, но это не значит, что я послал ее на смерть!» И ей позволяли выходить в атаку только в самых благоприятных случаях, но когда Катя ловила в прицел врага, он уже вспыхивал от чьей-нибудь пули. Чаще всего это были выстрелы майора или его, Бориса.
— Ты нянчишь меня в бою! Что я, младенец? — доносился неприязненный голос. — Чем хуже других? Мало опыта? Нет совсем? Придет! Подумаешь, асы! Сам-то на фронте без году неделя, а уже сбил двух. Не буду я с тобой летать! Точка!
Лист между пальцами Бориса стерся в порошок.
— Ты видела, с кем имеем дело? Война идет к закату, а они зубами держатся за каждую пядь неба. Драться с этими живоглотами надо умеючи.
— Не пугай!
— Остынь, Катюша!
— Я тебе не Катюша! У меня есть звание и фамилия, товарищ Романовский!
Борис встал, засунул руки в карманы, вздохнул, пытаясь унять раздражение.
— Ладно! Если моя забота обижает вас, сержант Романова, я буду говорить как командир. Вы еще девчонка! Строптивая, честолюбивая, избалованная и невыдержанная. Рветесь открыть боевой счет, а сами не прошли как следует курс молодого бойца.
Катя резко повернулась к нему и тоже встала, но глядела в сторону.
— Да, не прошли! У вас нет страха — значит, вы не научились его преодолевать. На такого бойца можно полагаться только до случая. Не перечьте!.. Я мог бы привести массу примеров становления воли, я сам не раз был в шкуре труса и знаю, как человек может потерять себя. Вы неуверенно ходите в строю. Вы не чувствуете машину, с ошибками определяете дистанцию. Впредь прошу без истерик! — Раздражение его проходило. — Завтра вылетаем на свободную охоту!
— Не разрешат, Боря.
— Сержант Романова!
— Извините, товарищ лейтенант.
— О полете побеспокоюсь я!.. Как только увижу, что вы овладели техникой боя, — отступлюсь. Тогда самостоятельно защищайте свой павлиний хвост. А пока терпите, сержант.
