Анна Родионовна задумчиво помешала ложкой в стакане.
— Были! Особенно малыши. Не все даже помнили имя.
— В этих случаях…
— Мы придумывали сами.
— Не помните ли, как попал к вам Семен Пробкин?
— Вы его знаете? — вскинула густые брови Анна Родионовна. — Ах да, вы же говорили, что работаете в аэропорту. Вместе с Сеней?
— В одной эскадрилье.
— Сеня и еще Вася Туманов — мои любимчики. Особенно Вася. А Сеня ершистым рос мальчиком, непослушным. Зато за все время нашего знакомства ни разу не соврал! Вася, тот ласковый был, его все любили. Навещают они меня и сейчас, только Вася реже. Оба мои крестники. Это я дала Семену такую неблагозвучную фамилию. И теперь, когда он вырос, казню себя. — Анна Родионовна взглянула на Романовского виновато. — Но если бы его тяготило, он мог сменить… Правда?
— Значит, Пробкин — не настоящая фамилия Семена?
— Вот Вася совсем не говорил…
— Извините, меня интересует сейчас Семен.
— И имя, может быть, у него неточно… В тот вечер пришло несколько машин. Ребята дышали на ладан. Их нужно было поскорее пропустить через регистратуру, баню, накормить и уложить. Мы смертельно устали…
Романовский слушал не перебивая. Он представил плохо протопленную тесную комнату детского приемника. Наскоро помытые и накормленные дети подходят к сестре Ане и протягивают бирочки.
Сестра списывает с них данные в журнал.
Вводят мальчика лет трех-четырех. В руках у него ничего нет. Ане все понятно. Она уже знает историю автоколонны, перевозившей этих детей через Ладожское озеро. Две машины ушли под лед.
Немногих удалось спасти. И у этих немногих в глазенках непогасший страх. У некоторых провал памяти.
— Как тебя зовут? — спрашивает она мальчика.
— Се-а-ня, — кривит он губенки, обметанные лихорадкой.
— А как фамилия твоя, Сеня?
Мальчик молчит, угрюмо сверкая белками из-под белесых бровей.
— Говори, Сеня. Хочешь конфетку?
На ресничках у малыша закипают слезы.
— Зачем же плакать? Ведь ты мужчина! Вспомни, какая фамилия у твоей мамы? Как звали папу?
В это время в соседней комнате, где расположен хозяйственный склад, что-то тяжелое падает со стеллажей. Грохот. Зрачки мальчика мгновенно расширяются, он неожиданно закидывает стриженую голову, и полный ужаса крик оглашает детприемник.
Его уносят. Аня устало опирается лбом на руки. Вводят другого малыша. Аня снова берется за перо, вздыхает, и на лист бумаги перед ней ложатся неровные буквы:
«Семен…»
Отчество приписывает свое: «Родионович…»
Потом, глянув на бутылку с чернилами, пишет фамилию: «Пробкин, год рождения 1940. Ленинград».
— Так что имя у него может быть не Семен, а Саня, Александр. Вот Васю записывала другая сестра. Он был весь прозрачный от голода, будто голубенький, и глазки светленькие. А на дворе туман стоял. Она и записала его Васильком Тумановым. И по спискам потом проходил как Василек! Василием стал при получении паспорта.
Посидели молча: Анна Родионовна — обхватив ладонями стакан, Романовский — держа в руке ненадкусанный пирожок.
— Когда Семен уходил из детдома в ФЗО, ему дали медальон. Вот посмотрите. Не помните эту вещь?
По лицу Анны Родионовны Романовский понял, что она видит медальон впервые.
— Рюкзачки и мешочки детей в пути часто обезличивались. Но почти на всех вышивались инициалы. Может быть, медальон лежал в мешочке с инициалами, похожими на Сенины? Но это только мое предположение, а так, убейте, не помню. Прошло столько лет, человека забыть трудно, а вещи… Если они не указывали на фамилию ребенка, мы не обращали на них внимания… Хотите, покажу вам фотографию всей нашей группы перед выпуском в ФЗО?
Анна Родионовна достала из пузатого комода альбом и, полистав его, вынула большой групповой фотоснимок.
— Вот я! Вот Ава Поваров — кругленький был, как колобок, тоже где-то в авиации служит.
— Спасибо за рассказ, Анна Родионовна. Если вспомни те еще что о Семене или встретите людей, помнящих его малышом, позвоните мне. Хорошо? — Романовский вырвал из записной книжки лист и написал номер телефона. — Не буду злоупотреблять вашим временем. О моем визите Семену пока не говорите. До свидания!
— Борис Николаевич! — уже на лестнице окликнула Анна Родионовна. — Вы точно уверены, что на медальоне фотография отца и сына?
— Абсолютно.
— Тогда возьмите нашу групповую фотографию — мальчики здесь довольно крупно! — и вместе с медальоном сдайте на экспертизу. В научно-техническом отделе милиции установят, идентичны ли портреты, независимо от возраста.
— Спасибо! Я обязательно воспользуюсь вашим советом.
Глава шестая
Терепченко пришел к Аракеляну, когда тот набрасывал конспект своего выступления на отчетно- выборном собрании. Доклад он решил подготовить острый и несколько не обычный по форме. Для этого нужно было время и уединение, поэтому приход командира его не очень обрадовал. — Присаживайтесь, товарищ командир.
— Благодарю, Сурен Карапетович. — Терепченко сел на стул верхом, опершись локтями о спинку. — Давно хочу спросить вас, почему за долгое время совместной работы вы ни разу не назвали меня по имени-отчеству?
— Я из военных. Дисциплина. А в общем, как-то не задавался этим вопросом.
— Гм… Нехорошо, парторг, приехали и не соизволили доложить о командировке.
— Я написал финансовый отчет и сдал в бухгалтерию. Остальное расскажу на бюро, в пятницу.
— Как оценили нашу работу?
— Мою плохо… Вашу? Насколько я понял — удовлетворительно.
— Гм… Ну, а…
— Вы хотите спросить о конечном результате? Почти все обвинения, изложенные в вашем рапорте, я признал.
— Еще бы! Факты!
— Признал потому, что понял одну и самую большую свою ошибку: инертность, штамп в работе с людьми. Бумага задавила нас. Чуть что: «Напиши заявление!», «Напиши объяснительную!», «Напиши характеристику», «Подай рапорт!». А послушать человека все времени не хватает. Будто не живые, а нарисованные люди с нами общаются. Бюрократы мы, товарищ командир, отпетые.
— Ну это, дорогой, самокритиканство! На моем веку я перевидал партийных работников, но не многие из них вращались среди народа столько, сколько вы. Наша большая организация всегда чутко прислушивалась к голосу партии!
