нами сила Господа нашего Иисуса Христа, матери его, Девы Марии и мощь святой церкви в наших руках. Или вы плохо читали житие Мартина Турского?
— Читали, святой отец, — в разнобой и не очень уверенно ответили послушники.
— Так, и вы должны помнить, как дьявол в обличии пламенном явился и учинил пожар страшный в городе Туре. Но Святой Мартин не испугался, силой креста загнал он нечистого в глубокое подземелье, и погасло пламя. Чем же я хуже? Вера крепка, и крест животворящий со мной, так что, какие бы демоны не жили там, в башне, пришел их последний день.
Но когда отец Петр увидел скалу, на которую предстояло влезть, дабы добраться до означенных демонов, уверенности у него поубавилось, скала оказалась высока, а склоны ее — круты. Священник долго пыхтел, соразмеряя высоту и сложность подъема со своими возможностями, наконец, решился:
— Доставайте веревки.
Все четверо послушников ловко забрались наверх, прихватив с собой прочный канат. Вскоре змеящаяся полоса мелькнула вдоль склона. Отец Петр обвязался, перекрестился, и зычный голос его вспугнул стаю пичуг:
— Тащите!
Глаза во время подъема закрыл, шептал молитву Святой Деве, дабы сохранила от погубления в бездне. Мальчишки наверху пыхтели, весил святой отец немало. Самый старший даже пробурчал что-то вроде: «Вот отъелся, боров старый». Когда лысина монаха воздвиглась над краем обрыва, дрожащие руки вцепились в камни, послушники просто рухнули на камни, отдыхать.
Отец Петр вытер рукавом лысину, перевел дух, посмотрел на дышащих, словно рыбы на берегу, мальчишек, и махнул рукой:
— Ладно, оставайтесь, пойду один. Ждите с победой. Увидите что необычное, креститесь. Да оборонит вас Господь.
Башня встретила темнотой и тишиной. Да, не таким представлял отец Петр обиталище нечистой силы. Но истинный сын матери-церкви всегда найдет объяснение козням нечистого: «Затаились, гады!». Поднял крест повыше, откашлялся, и смело шагнул под темные своды. В стороне тут же кто-то мерзко захихикал. Выскочившее из угла эхо запрыгало по башне, усиливая звук, и хихиканье звучало долго-долго, затем, превратившись в еле различимый рокот, стихло. Отец Петр крестился раз за разом, его била мелкая дрожь. И тут тьма ожила.
Со всех сторон полезли мерзкие, кривляющиеся хари, сатанинский хохот загремел, как море в бурю. Демоны, ужасные, уродливые, рогатые и безрогие, волосатые и бесстыдно безволосые, закружились вокруг монаха в сатанинском хороводе. Сверкали острые клыки, слюна капала с высунутых языков, острые когти рассекали воздух.
От ужаса отец Петр едва не лишился чувств, осел на пол, закрыл глаза, и забормотал молитву. Однако это помогало мало. Хохот и визг не умолкали, он чувствовал, что когти исчадий ада вот-вот вонзятся в беззащитное тело. Не выдержав ужаса, вскочил и кинулся туда, где должен был быть выход. Но выхода не было, словно черный занавес закрыл арку выхода, сделав ее неотличимой от стен. Шабаш тем временем только усилился. Появились демоницы женского пола, при виде которых сыну святой матери-церкви стало совсем плохо, демонские дамы бесстыдно обнажали свои прелести, и делали, (в его, монаха, сторону!), явно призывные жесты. Закричал в ужасе, почувствовал, что по ноге стекает нечто теплое. «Вот и все», — мелькнула мысль. — «Куда мне до Мартина Турского». Сам не заметил, как в руке оказался нож, что монах обычно носил под рясой. Лезвие казалось черным во мгле Башни. «Вот и все» — клинок легко вошел в грудь, словно в масло. Не дождаться послушникам духовного пастыря, не дождаться…
Я не веду счета, но уже больше сотни двуногих, нет — людей, так они называют себя, приходили ко мне. Приходили, отдавали мне свою жизнь, свою кровь, немного от себя. Во мне становится все больше и больше от них, людей, я знаю как это — быть, и все чаще задумываюсь о такой человеческой проблеме, как это — не быть, и не нахожу ответа…
Каирская ночь
— Да смилостивится Аллах над нами! — Хусейн оторвался от трубки кальяна и удовлетворенно вздохнул.
— Да смилостивится, — отозвался Али. Он уже закончил курить и сидел неподвижно, рассеянно поглаживая бок кофейной чашки. — И заодно заберет в ад нашего кади!
— Али, достойно ли мусульманина так говорить? — воскликнул Хусейн, морщась от привычной боли в пояснице.
В маленькой и бедной чайхане на самой окраине Каира они были только вдвоем. Ночь висела над городом, пронизанная тонким запахом цветущих садов. С открытой террасы чайханы видна была полная луна. Рядом с ее белым диском торчал тонкий шпиль минарета. Слышно было, как где-то в пустыне шакал жалуется на судьбу.
— А достойно ли мусульманина вести себя подобно нечистой свинье? — отозвался Али желчным голосом. — Я надеюсь, что иблисы приготовили для грязной души кади достойное место!
— Не гневайся, — Хусейн повернулся так, чтобы видеть Али. Сияние луны сделало морщины на лице старого друга особенно глубокими, а давно уже поседевшие волосы словно присыпало серебряной пылью. — Ты же знаешь, что тебе это вредно. Опять будешь кашлять кровью…
— И лекарь заставит меня есть сваренных с финиками скорпионов! — сказал Али с отвращением.
Старики замолчали, вслушиваясь в ночь. Они садились здесь, на террасе старой чайханы, принадлежавшей еще деду Хусейна, каждый вечер по окончании дневных забот. Пили кофе, курили кальян, разговаривали.
Что еще остается старым людям? Жены умерли, дети поселились отдельно и лишь иногда навещают родителей. Сил на то, чтобы справляться с чайханой, Хусейну пока хватало, Али, потерявший руку в одной из войн султана, помогал мулле в мечети: подметал пол, вытрясал циновки.
В небе ласково моргали звезды. Хусейн видел их уже не такими, как в молодости. Тогда они были маленькими и яркими, теперь же напоминали какие-то блеклые пятна.
— Гончар Ахмед сегодня не смог расплатиться, — сказал он. — И оставил мне старую медную лампу. Может, зажжем ее?
— Зачем? — сварливо отозвался Али. — Тут и так достаточно светло!
Хусейн улыбнулся. Он достаточно знал нрав друга, чтобы понимать, что тот спорит просто по привычке.
— Я принесу ее, — проговорил чайханщик и с кряхтением поднялся. Колени слабо хрустнули, на мгновение Хусейн испугался, что упадет. Но обошлось, и, придерживаясь за стену, он отправился внутрь дома.
Когда он вернулся, то Али уже спал. От того места, где он сидел, доносилось тихое посвистывание. В последние месяцы бывший солдат сильно ослабел, и часто засыпал даже днем.
«Упаси его Аллах от смерти!» — подумал Хусейн, с любовью глядя на друга. Усевшись на свое место,
