он принялся рассматривать лампу. Она была очень стара, и медную поверхность почти сплошь покрывал зеленый налет. Прежде чем заливать внутрь масло, лампу надо было почистить.
Хусейн ковырнул налет на одном из боков. Кусочек зелени отвалился, под ним блеснул металл.
Хусейн повернул лампу, любуясь ее красивой формой, как вдруг с удивлением заметил, что светильник трясется в его руках. Дрожь становилась все сильнее, а затем из лампы вдруг повалил светящийся сиреневый дым.
Хозяин чайханы попытался отбросить светильник, но тот словно прилип к ладони. Дым продолжал струиться, пока не сформировался в высокую человекоподобную фигуру. Торс ее бугрился мускулами, а на голове красовалась чалма. Глаза на красивом лице были закрыты.
— Помилуй меня Аллах! — воскликнул Хусейн пораженно.
Явившееся из лампы существо распахнуло глаза, и пылающий в них синий огонь заставил старого чайханщика отшатнуться.
— Приказывай, мой повелитель, — проговорил джинн (а это, несомненно, был джинн) гулким голосом, — я могу разрушить город или построить дворец!
— Э, зачем? — ответил Хусейн, успокаиваясь. Он слышал достаточно сказок, чтобы знать, что могучий дух не причинит ему вреда. — Мне не нужно ни того, ни другого.
— Да? — на лице джинна мелькнуло что-то похожее на удивление. — Тогда я могу вернуть тебе молодость, отдать в руки сокровища пустыни!
Должно быть, гость из лампы воспользовался волшебством, и перед глазами чайханщика замелькали соблазнительные картинки: большой дом с садом, призывно изгибающиеся тела молодых наложниц, слуги, спешащие выполнить любой приказ господина, почтительно согнутые спины соседей…
Ушей коснулась чудесная музыка, а ноздри затрепетали, ощутив запах плова из молодого барашка…
Хусейн потряс головой, отгоняя видения. Чудные картинки исчезли. Луна заметно сдвинулась, позволяя разглядеть покосившийся забор, стену дома с отметинами облупившейся глины. Ковер, на котором сидели друзья, был старым и засаленным, затертым до такой степени, что рисунок на нем нельзя было разглядеть.
— Нет, — улыбнувшись, сказал старик. — Мне этого не надо…
— Но чего же ты хочешь? — воскликнул джинн, и в голосе его явственно слышалось удивление.
— Мне ничего не нужно, — вновь улыбнулся Хусейн. — У меня все есть. Может быть, что-то нужно тебе? Ты ведь раб лампы?
— Да, — прорычал джинн, глаза его сияли нестерпимым пламенем. — И больше всего на свете я хочу свободы!
— Тогда я желаю, чтобы ты освободился, — кивнул чайханщик, — только не шуми, а то мой друг проснется…
Лицо джинна просияло радостью, он весь вдруг засветился, превратившись из дыма в пламя. Вспышка заставила Хусейна прикрыть глаза, а когда чайханщик вновь смог видеть, то перед ним уже никого не было.
— И лампу свою забери, — сказал он негромко, — мне она не нужна.
Из пустоты высунулась светящаяся рука, ухватила светильник за бок и исчезла. Налетевший ветер шепнул прямо в ухо «Спасибо!».
Хусейн сидел, задумавшись. Шакал в пустыне затих, и стал слышен мягкий плеск речных волн. Луна медленно ползла к горизонту, звезды катились жемчугом по черному бархату небосвода, на востоке потихоньку начало светлеть.
Али зашевелился, потом кашлянул.
— Я что, задремал, во имя Аллаха? — спросил он сонным голосом.
— Да, — ответил Хусейн. — И знаешь, я только что разговаривал с джинном…
— Похоже, ты тоже спал, — Али захихикал, содрогаясь всем телом. Занимающийся рассвет четко высветил его морщинистое лицо, черные мешки под глазами.
— Нет, — покачал головой чайханщик. — Это было на самом деле. Он явился из лампы гончара Ахмеда.
— И что он тебе предлагал? — с сомнением спросил Али.
— Легкую жизнь, — отозвался Хусейн.
— А разве у нас она тяжелая? — Али зевнул, обнажив розовые десны, из которых кое-где торчали остатки зубов. — Что, не будешь спать сегодня?
— Зачем, — чайханщик слегка повел плечами, ощущая, как ноет после бессонной ночи шея. — Скоро приедет водовоз, мне надо будет растапливать печь и ставить лепешки.
— А мне — отправляться в мечеть, — вздохнул Али.
Старики сидели и смотрели на восток, откуда поднималось, затмевая звезды, розовое сияние. Свет восходящего солнца вырвал из тьмы стройную колонну минарета, выкрасил ее в желтый цвет.
Совсем скоро с ее вершины донесется звонкий крик муэдзина, зовущего мусульман на молитву.
На Каир неторопливо накатывался день.
Коронация
Нет четкой грани между богами и людьми: одни переходят в других.
Фрэнк Херберт
Наступило утро. Солнце, желтенькое, словно вымытый лимон, вынырнуло из сине-зеленой пучины моря на востоке, и замерло в бирюзе неба, словно спрашивая: рады ли мне?
Золоченые львы на Приморских воротах гордо оскалили пасти, приветствуя светило, и блики гуляли по острым клыкам. За воротами просыпался Терсис, город Тысячи домов, известный на всех берегах великого моря.
Приветствуя рассвет, Амир, верховный жрец Баала, бога-покровителя города, вышел на восточную террасу храма. Сегодня особый день, и начать его тоже следует по-особому. С террасы открывается вид на ряды домов с плоскими одинаковыми крышами. Ветер доносит ароматы цветущих по весне деревьев.
Прямо перед храмом простирается священная площадь, вымощенная мрамором, розовым, как кожа новорожденного. На него нельзя ступать грязной ногой, святотатца ждет жестокая кара.
Но в священное утро благородную чистоту пятнало нечто, на первый взгляд, напоминающее кучу грязи. Присмотревшись, Амир ахнул. Так и есть, Хассир, главный городской пьяница и дебошир! Напился и лежит в луже собственных испражнений, как нечистое животное свинья. Явно не проводил ночь в посте и молитвах, как положено перед Коронацией. И где только вино берет, святотатец!
Вскоре жрец во главе небольшого отряда храмовых стражников и слуг вышел на площадь. Ее надо очистить, и как можно скорее!
От Хассира разило, словно из выгребной ямы. В ответ на удар тупым концом копья он замычал, и попытался отмахнуться:
— Вставай, любезный, — прошипел Амир. Верховному жрецу запрещено браниться, о чем он в этот момент сильно пожалел.
Повторный удар возымел действие. Выпивоха приподнялся, и повернул опухшее багровое лицо к стражникам. Маленькие голубые глаза смотрели мутно:
— К-кто здесь? — язык пропойцы изрядно заплетался.
— Убирайся отсюда, быстро! — сказал Амир, зажимая нос. — Сегодня же Коронация, праздник
