сумасшедшее течение и острые, как резцы, придонные камни превращали человеческое тело в измельчённый корм для рыб. — Не надо никакой милиции… Шусь хвалился, что он уговорил главного мента завтра обратиться к депутатам с заявлением и попросить от имени всех федералов защитить от клеветы и нападок губернатора.
— Кто, я — клеветник?!! — взорвался Иван Павлович. — Да я их всех в бараний рог согну!!!
Затеев разрыдался, оттолкнул бросившуюся к нему со стаканом воды Гаржинову и выскочил прочь из комнаты. Больше его никто ни живым ни мертвым не видел.
Если Государственная Дума у нас в стране — цирк с более или менее подготовленными и обкатанными клоунами, то законодательное собрание в провинции времен позднего Царя представляло собой цирк самодеятельный с весьма разношерстной труппой, состоящей сплошь из непризнанных гениев. Чуя вековую любовь народа к юродивым, во все выборные органы в начале нашей недолгой демократии первым делом ломанули деревенские дурачки, всевозможные выскочки да самоучки-всезнайки, на которых всегда была богата наша провинции. Уж кто-кто, а они, вслед за приснопамятным Маниловым, до точности знали, как нам и страну свою и весь мир обустроить.
Есейские законодатели мало чем отличались от своих собратьев. Под вместилище народных трибунов был приспособлен большой зал партийных торжеств в бывшем крайкоме партии. Со сцены убрали, как это теперь было принято, огромный гипсовый бюст бывшего шушенского сидельца, саму сценическую площадку разломали, заменив ее нешироким подиумом; ряды с бархатными креслами ещё сталинского формата выкинули; сделали хороший ремонт, расставили весьма симпатичные столики на двоих, наподобие ученических парт с удобными вращающимися креслицами. Каждое рабочее место снабдили микрофонами и специальными, заказанными за рубежом, механизмами для голосования. Вот так и завели мы во второй раз у себя парламент на западный манер и, с издевкой над собою, назвали его так же, как в начале века, Думой, начисто позабыв, к чему прошлые думцы страну нашу привели. Вообще не зря мудрые люди так опасаются тектонических временных сдвигов на стыках веков, есть в этих двух первых десятках лет что-то зябкое, даже при относительно мирной погоде, а уж тем более, в нашей искони расхристанной державе. Но река времени несет песок забвения, и заносятся следы прошлого, и мы, ступая по девственной целине, мним себя первопроходцами, не ощущая под собой сонма чужих грехов да старых могил.
Судя по обилию журналистов в зале и присутствию почти всех руководителей региональных управлений федеральных структур, заседание обещало быть интересным. Это Малюта отметил, как только вошел в зал и с трудом пробрался сквозь лес рукопожатий к своему месту. С утра ему шепнули на ухо, что после «именин» губернатор всю ночь буйствовал, уволил старшего Укольника, Старикова отправил в московское представительство чуть ли не простым клерком, а вместе с ними сегодня утром в первопрестольную отбыли наконец все экстрасенсы и колдуны, задержавшиеся в крае после выборов. Случились и еще разные увольнения и подвижки. Малюта недоумевал, с чего бы это? Вроде бы, вчера вечером все разошлись с миром или, по крайней мере, с надеждой на примирение, так, во всяком случае, ему показалось. Всё это было довольно странно, да к тому же еще и Владимир Леонидович, здороваясь в коридоре, коротко шепнул ему о готовящемся на сегодняшнем заседании побоище. «Да, и чёрт бы с ними, — подумал Скураш, — в конце концов, своих мозгов никому не вставишь…»
Однако волновал его сейчас не столько сегодняшний день, вся эта канитель как-нибудь сама собой да рассосется; не такие уж и безгрешные эти федералы на местах, и, будь его воля, он больше пяти лет чиновника на одном месте держать не стал бы. Но Царю виднее, если он, конечно, еще в состоянии хоть что-нибудь видеть. Сейчас Скураша волновала прежде всего проблема самого Плавского. До этого он как-то особенно о его внутреннем мире и не задумывался, нужды такой не было, да и знал его он плохо, так, встретились в служебных кабинетах и разошлись. Он — начальник, Малюта — подчиненный, вот и все взаимоотношения. Политическая составляющая генерала не в счет. Несгибаемый борец, трибун, говоривший пламенные и правильные слова — такого Плавского знали и любили миллионы людей, не один Малюта. А здесь, в Есейске, судьба заставила их жить, что называется, бок о бок, здесь никуда не денешься, все на виду, как в маленькой деревне, и захочешь спрятаться, не получится. И вот чем больше они общались, тем большее количество Плавских он узнавал, нет, не черт характера и особенностей личности одного человека, а именно совершенно разных людей, живших в одном человеке. Иногда ему даже становилось от этого немного страшно. Временами Малюте казалось, что он, наконец, узнал все столь различающиеся между собой «я» этого человека, но проходило время, и он с грустью признавался себе, что еще очень далек от полного понимания внутреннего мира того, который претендует стать очередным властителем России. Наблюдая за непредсказуемыми кульбитами народного любимца, Малюта приходил в ужас, на секунду представив, что всё это вытворяет президент!
— Добрый день, уважаемые коллеги, начинаем нашу работу, — прервал размышления Малюты голос Шуся, открывшего заседание.
Зал притих и напрягся, казалось, вокруг Скураша не было ни одного человека, не знавшего того, что здесь сейчас должно произойти. А может, все уже давно произошло, и сейчас разыгрывается последний акт этой трагедии или фарса?..
Утвердили повестку дня и изменения в ней; без особых обсуждений отклонили все инициативы, поступившие от администрации, отослав их в согласительные комиссии; единодушно утвердили обращение к Госдуме в поддержку письма курских законодателей и перешли к разному. Скураш давно заметил: почему-то так уж повелось на подобных мероприятиях, что «разное» всегда оказывалось гораздо более содержательным и животрепещущим, чем основное.
— Дорогие коллеги, — буднично возвестил председательствующий, — в наш адрес поступило заявление от начальника главного управления внутренних дел края. Сам уважаемый Никита Савельевич по служебным делам убыл в командировку и обратился к почтенному собранию письменно. С этим, гм-м, полным скорби документом, поработал независимый депутат Семитрусов, позвольте ему и предоставить слово. Пока Николай Захарович идет к трибуне, я бы попросил работников секретариата раздать депутатам текст данного документа…
— Арсений Викторович! У комиссии по этике есть реплика по регламенту!
— Товарищи депутаты, никто не возражает против реплики комиссии по этике? Прошу определиться.
Все проголосовали «за».
— Прошу вас, если вы не возражаете, с места.
— С места так с места. Этика никогда у нас в почёте не была, — обиженно произнес депутат Мурченко. — Итак, господа, комиссия по этике в перерыве ознакомилась с только что розданным вам документом и пришла к выводу, что данное заявление не может слушаться в открытом режиме, так как речь идет о чести и достоинстве высших федеральных чиновников, а также впрямую касается действий первого лица исполнительной власти края. У нас имеется мнение попросить удалиться приглашённых и представителей прессы и далее продолжить наше заседание в закрытом режиме.
По залу прокатилась волна недовольного ропота. Шусь, приняв озадаченный вид, бессильно развёл руками, дескать, извините, кина не будет, но не по моей вине, и произнес в микрофон:
— Будут ли у кого мнения по реплике председателя этической комиссии?
Неожиданно для всех, первым руку поднял депутат Драков.
— Прошу вас, Павел Петрович!
— Я, если можно, со своего места.
— Да, пожалуйста.
— Здесь, э-э-э, такое дело. Мы должны думать о будущем нашей, э-э-э, малой родины и ейной чести, потому что без чести, э-э-э, нашей мы станем бесчестными людями, а так жить неправильно, э-э-э, не очень хорошо так жить, — чувствовалось, что бывшему боксеру каждое слово, произнесённое публично, давалось с великим трудом.
— Так что вы предлагаете, Павел Петрович? — поспешил на выручку председатель.
— Я предлагаю, э-э-э, — ещё более смутился Драков, — согласиться с предложением комиссии, э-э-э, по этикету.
