прослушиваний Енох знал, что русский барин некогда пил анисовую водку, курил кальян, перед сном парил ноги в серебряном тазу, лакея временами именовал «братец», по субботам ходил в баньку с крепостной девкой, а еще имел свой выезд и псарню. Став обладателем имения (а он на это очень рассчитывал), по старой моде следовало разбить сад, вступить в масонскую ложу и мечтать об освобождении только что купленных крестьян.
Прохор принес тяжелый серебряный таз, больше похожий на крестильную купель, такой же большой медный кувшин с по-восточному изогнутым носиком, вылил в таз горячую воду, попробовал ее локтем, дабы барину не ошпариться, и пододвинул рукотворное озерцо к креслу.
– Вы, Енох Минович, неспешно ноги-то опускайте, пущай сперва попривыкнут, а уж потом жарком напитаются. Это вы правильно с ногами-то, это по-нашенскому, говорят, так и в старину было: и при барах, и при комиссарах, и при разноволновых демократах. Нет, что ни говори, хорошо, что все на круги своя возвращается! – И как бы спохватившись, всплеснул руками: – А кальян-то! Сейчас, батюшка барин, принесу!
Еноху приятно было слушать причитания пожилого лакея, с первых дней окружившего его неподдельной заботой и вниманием. Такая полная самоотдача и невесть откуда воскресшая тяга служить хозяину всегда вызывают умиление и гордость за свой народ, в котором, что бы с ним ни случалось, исконно живет стремление угождать и подчиняться. Конечно, таких, как Прохор, маловато. Но ведь всего немногим больше полувека минуло после освобождения России от Советского Союза. Откуда им взяться, новым-то людям, когда старые еще не перемерли. Сколько было криков и шума, когда опубликовали указ о разделении нации на сословия! Все бросились в господа! Броситься-то бросились, а что толку? Господином, оказывается, мало назваться, им надо стать, а как, когда ни кола, ни двора? Ну пришел ты в мэрию с родословной с княжескими гербами – и что? Извини, брат, господа нынче другие требуются: главное – имущественный ценз и заслуги перед августейшими. Недвижимость или капитал – вот начало дороги к дворянскому достоинству. Так, кстати, во все времена и было.
Предки Еноха сколотили состояние на приватизации «Норильского никеля». Старая история. Сегодня любому известно, что за каждым крупным состоянием стоит если не преступление, то по крайней мере противоправное действие. Не минула чаша сия и их семейства. Преступление было, это Енох знал, но какое, – так у деда выведать и не смог. В детстве ему хотелось, чтобы семейное злодейство было не хуже, чем у других: с кровью, смертоубийствами, погонями и прочими страстями. Позже, учась за границей, он слышал, что во время приватизации гордости сталинской индустрии за Полярным кругом множество людей остались без куска хлеба, забомжевали, поспивались, а два северных аборигенных народа, шмуросане и короткане, про которых и новые собственники, и власти просто позабыли, все до единого вымерли с голоду. Но эти обстоятельства Енох на счет своей родни записывать не спешил. Какая тут романтика? Да и к фамильному гербу ничего с того мора не прибавишь. А герб у его рода, надо сказать, был не из крутых. Средней руки дворянский гербишка с кирпичной не то заводской трубой, не то тощей крепостной башней, бледно-розовым плюмажем и тремя рыбками, похожими на хамсу. Обидно, чего уж! Род-то именитый, богатейший. Дед вон сдуру пол-Боливии скупил! На кой та Боливия сегодня сдалась! Хорошо, в былые времена на предвыборные дела Юнцина, а потом уж и преемников немереные деньги отваливали. Не безвозмездно, естественно. Те, конечно, после имуществом и землями из державной казны потихоньку рассчитывались, так что когда грянуло крепостное право, и землицы и крестьян у Енохова рода было с избытком. Всего полно, а статуса ноль, как у бедных евреев в черте оседлости, хорошо хоть отец умудрился у Третьего Преемника не акции за помощь в финансировании избирательно-передаточной кампании попросить, а какую-никакую госнаградку. Преемник на радостях выкатил предку большую госмедаль «За жертвенность в быту» второй степени, а причитающиеся бате акции, как потом говорили, любовнице передал, двоюродной Еноховой тетке, – все равно фамилия в прикупе осталась.
Дедова поговорка, ставшая родовым девизом: «Нам награды не нужны, за деньги работаем!», чуть было не сыграла с семьей злую шутку. При Преемнике Четвертом Освободителе было введено сословное деление общества, и всяк мог приписать себя к любому сословию, ежели, конечно, соответствовал довольно-таки жестким требованиям. Вот уж где народ заметался! Енохов род тоже. По всем канонам их фамилия даже на именное дворянство не тянула. В купцы первой гильдии свободно проходили, в именитые мещане – пожалуйте, в почетные заводчики – нет вопросов, а вот в заповедный чертог Высшего Света – рылом не вышли! Обидно! Столько для страны, то бишь Преемников, сделали! Кого только не подключали, все без толку! Деньги берут, помощь обещают, а потом при встрече застенчиво глаза в сторону отводят. Можно было пойти другим, тоже прописанным в Указе путем: купить любое достоинство, включая титулы. Но это же форменный позор, и опять-таки – дворянство при этом дают именное, без права наследования. Отец прикупил, а потом сыну еще раз отцовское достоинство выкупай? На совете решили: никогда! Лучше уж уехать в Хохлобульбию и за весьма умеренные зайгривцы купить потомственное шляхетство. А можно еще проще – в одной из Балтийских зон, терпящих демографическое и другие бедствия, переспать с баронессой, благо их там на каждом перекрестке пруд пруди. Главное – во время сакрального акта не говорить по- русски, а затем рассчитаться еврами и получить в магистрате гербовые бумаги о своем баронстве. Ничего этого отец делать не хотел, а престарелый дед грозил проклятием всякому, кто посмеет из семейной сокровищницы хотя бы ломаный доллар взять на пустопорожние затеи. Тут-то про отцовскую медаль и вспомнили! И кто вспомнил? Он, Енох! Готовясь к какому-то экзамену, он внимательно прослушал Указ о правилах возведения в дворянское достоинство и ахнул. Вот растяпы! Отец со своей второй степенью высокой государственной награды имел полное право на потомственное дворянство. Выяснилось, что отцовские советники и адвокаты все это прекрасно знали, но предпочитали до поры до времени молчать, вытягивая дополнительные гонорары.
Глубокие раздумья или упоительную дрему барина нарушил слуга, вернувшийся с источающим аромат кальяном. Прижился в новой цивилизации этот благоуханный кувшин опиокурилен развратного Востока, сквозь дремоту подумал Енох.
– Поберегитесь, господин наместник, кипяточку подолью, а то, чай, водица остыла.
Енох вытащил из купели ноги и в который раз подивился, до чего же мудр и велик народ. Полвека не прошло, а былые привычки и навыки к услужению уже восстанавливаются, и что самое главное – язык, исконный, великий язык воскресает. Столичные штучки изобрели какую-то тарабарщину и назвали его новым госязыком. Спору нет, народ его со временем одолеет, но говорить меж собой на нем не будет, к исконному вернется и на том будет стоять. Сам он сибруссинский язык знал неплохо, в свое время даже стихи на нем одной объеврочке писал. Но стихи – одно дело, а вот бумаготворчество и крючкотворство посложнее будет.
– О, черт, горячо! – вскрикнул Енох, дрыгая ногами. – Может, хватит, Прохор?
– Так извольте, вот полотенце. А водица не так уже и крута, – макая в таз локоть, промолвил, оправдываясь, человек, – просто, пока я воду подливал, кожа у вас поостыла, а вы быстро ноги в подогретость и окунули.
– Хорошо, братец, не ворчи. Отставь полотенце, видно, ты прав, привыкли ноги, вот уж и не горячо. Давай сюда кальян.
Вообще-то Енох не курил. За всю свою жизнь, в каких бы передрягах ему ни доводилось бывать, он не закурил ни разу, чем несказанно гордился, а вот против моды на кальян устоять не сумел. Да и как здесь устоишь, когда во всех салонах, во всех VIP-клубах, даже во многих властных заведениях – везде кальян. Вон последний Преемник прямо перед телекамерами к кальяну подсаживается. Даже назначение Еноха оком Преемника в этой дыре без кальяна не обошлось. Шестой визирь, ведавший при Верховной канцелярии кадровыми вопросами, был заядлый анашист и взяточник, взятки брал дорогими кальянами и лучшие передаривал первому лицу государства, за что на своем месте и сидел вот уже который год. Енох же Минович запретных зелий не курил, а так, баловался ароматами, набирая вкусный дым в рот и выпуская его через ноздри. Отложив мундштук в сторону, он с приятным удивлением обнаружил на резном журнальном столике со стеклянной столешницей кружку зеленого чая и серебряные вазочки с конфетами и сдобным печеньем.
– А что, Прохор, мой предшественник тоже ноги перед сном парил и кальяном баловался?
– Да полноть вам, барин, – убирая курильню и пододвигая столик с кушаньями, воскликнул слуга, – какой там! И не упомню, мыл он их вообще али нет. Разве раз в неделю в бане, да и баню не каждую неделю мы ему топили. Диким был. Иной раз среди ночи вскочит, хвать автомат и давай палить в окно, что
