апреле из всех мостов, связывающих берега Дуная, уцелел только один. Восстановить прочие пока так и не удалось.
– Вполне вероятно, – проговорил маршал, заметив изумление подчиненного, и слова его падали тяжко, будто огромные авиабомбы, – что нам придется отойти на левый берег и взорвать мост за собой.
– Что? – в глазах Кернера сверкнула ярость. – Вы хотите отдать недобитым наци большую часть Вены?
– Да, – спокойно ответил маршал. – Обороняться через реку будет проще, широкая водная преграда позволит нивелировать некоторое превосходство противника.
– А венцы? – спросил Кернер, распрямляясь. – Вы оставите тех, кто работал с вами, на смерть?
– Не думаю, что мы уходим из города надолго, – Конев огладил лысину. – Мне трудно принимать это решение, но допускать такие потери, что были сегодня ночью, я не могу. Уничтожен целый полк, вы понимаете?
– Понимаю, – сказал Кернер тихо и как-то сразу сгорбился. – Но на этот раз наци уничтожат Вену… Что не вышло у них в апреле, может получиться сейчас…
– Мы постараемся удержать оборону как можно дольше, – сурово проговорил маршал. – Может быть, до самого вечера. Если это удастся – эвакуируем население с правого берега. Большее – не в наших силах. Есть вопросы? Тогда выполняйте!
Поспать сержанту Усову так и не удалось. После разведывательного рейда, в котором едва не случилось перестрелки со своими, пришлось срочно восстанавливать линию обороны. Взводы занимали позиции, предназначенные для рот, и ожидали нападения немцев. Но его не было, зато со стороны города слышалась стрельба и грохот взрывов.
Потом все стихло, но спустя полчаса обнаружилось, что немецкими диверсантами, судя по всему, возвращавшимися из Вены, начисто вырезан еще один взвод. Выстрелить не успел никто.
Командиры организовали круговую оборону, заставив бойцов и офицеров находиться на ногах до самого рассвета. В результате к шести утра, когда из города начали подтягиваться свежие части, Усов оказался в состоянии физического и морального ступора. Глаза не желали закрываться, хотя горели так, словно в них насыпали песка. Тело одеревенело, а рассудок выкинул белый флаг, отказавшись что-либо понимать в происходящем.
Сержант продолжал сидеть в отведенном ему окопе, обозревая пространство перед собой, и в голове у него не было никаких мыслей. Там царили восхитительные пустота и ясность.
Когда из утреннего тумана родился низкий рычащий звук, Усов не сразу осознал, что происходит. Лишь когда начали падать снаряды и засвистели пули, он понял, что враг, по всей видимости, атакует.
Что-то кричал из соседней траншеи командир роты, а сержант все еще пребывал в оцепенении, словно лягушка под холодным взглядом ужа.
Вернул его к реальности близкий разрыв снаряда. Взрывная волна ударила по ушам, и заныла голова, напоминая о недавнем повреждении. Сержант вцепился в автомат, как тонущий в спасательный круг, и принялся стрелять.
Атака последовала в те точки, где ночью были испорчены пушки и истреблены солдаты. Немецкие танки шли плотными клиньями, поддерживаемые пехотой. Огонь наступающих был столь силен, что вести ответную стрельбу удавалось с большим трудом.
В один миг Усов обнаружил, что исполинская туша танка находится в каких-то пяти метрах от него. Сержант схватил гранату, выдернул чеку. Но бросок его пропал зря. Проклятая бессонница сделала свое дело, и стальной цилиндр, призванный пробить отверстие в шкуре бронированного монстра, пролетел мимо.
«Тигр» загудел мотором, его пушка плюнула огнем куда-то за спину Усову, и, спасаясь от гусениц, сержант бросился на дно окопа. Над ним грохотало и лязгало, на спину сыпалась земля, от запаха сырой почвы буквально тошнило, но он лежал, всеми фибрами души желая сродниться с чуждой уроженцу Брянска австрийской землей, стать с ней единым целым.
Танк уполз, но Усов не спешил вставать. Интуиция, не раз спасавшая его еще во времена боев в партизанском отряде, прямо-таки кричала: «Не шевелись!» Повинуясь ее настойчивому голосу, сержант притворился мертвым и не пожалел об этом решении, когда буквально над головой раздалась немецкая речь.
Застрекотали автоматы, но быстро стихли.
В наступившем безмолвии сержант полежал еще некоторое время, потом рискнул открыть глаза. Прямо перед лицом толстый розовый червяк неторопливо полз куда-то, и не было ему никакого дела до войны.
Усов на мгновение даже позавидовал червяку, но затем встал. Земля липла к коленям и ладоням, словно женщина, не желающая отпускать хорошего любовника. Когда сержант распрямился, со спины съехала небольшая лавина земли, мелкие катышки скользнули под воротник, вызывая зуд.
Не обращая внимания на неудобства, Усов подобрал автомат и осторожно выглянул из окопа. На поле боя ничего не двигалось, лишь ветер носил запах пороха, и шелестели под его лаской листья покалеченных снарядами деревьев Тиргартена.
Второй раз за сутки сержант оказался единственным выжившим на участке немецкой атаки. Но радости мысль о собственной удачливости почему-то не принесла. Накатила сонливость.
Преодолевая инерцию ставшего очень тяжелым тела, сержант выбрался из окопа и зашагал на восток, в ту сторону, куда ушла линия боя. Оттуда доносились отдельные выстрелы.
Несколько раз он натыкался на трупы, однажды прошел мимо чадящего танка, ставшего хорошей мишенью для противотанкового ружья. Пройдя примерно с километр, вышел из лесной зоны и оказался в районе Вены, носящем название Баумгартен.
Здесь было тихо, бой, судя по всему, шел севернее, в районе главной магистрали, ведущей с запада к центру города. На улицах было непривычно пусто, жители, имеющие в большинстве своем опыт проживания в условиях городских боев, попрятались по подвалам.
Морщась от боли в голове, Усов сориентировался и переулками поспешил на северо-восток, туда, где должны были находиться резервы и командование.
Солнце взошло, и стало немного теплее. Но зато проснулся голод и вонзился в живот изнутри тысячью крохотных пастей. Петр уже полчаса как выбрался из воды и, нацепив мокрую форму, пробирался вдоль берега, надеясь рано или поздно добраться до Линца.
Сырая одежда неприятно липла к телу, была грязной и помятой, так что смотрелся Петр типичным босяком. В ботинках хлюпало, мышцы полнила свинцовая усталость.
Берег повернул, и глазам разведчика предстали несколько небольших лодок, заботливо вытащенных на берег и перевернутых. Чуть выше, там, где желтый песок переходил в зеленую траву, возвышался сарайчик.
Петр подошел к одной из лодок и приподнял воняющую рыбой легкую посудину. Под ней, как он и ожидал, обнаружились весла.
– Руки подними! – послышался из-за спины хриплый баритон. – И повернись. Дергаться не вздумай, а то выстрелю.
Коря себя за неосторожность и невнимательность, Петр медленно развернулся.
На него смотрел пронзительными голубыми глазами жилистый дед. Белоснежные волосы и борода окружали его голову, словно пух одуванчика. Но легкомыслие портрета перечеркивала двустволка, направленная Петру в живот. Появился старик, скорее всего, из-за сарая.
– Воровать вздумал? – щербато оскалившись, спросил дед. – И ты, вообще, кто такой?
– Я русский, – ответил Петр просто.
– Да ну? – усмехнулся старик. – А форма-то на тебе вроде как не русская. Знакомая, я бы сказал, форма.
– Я был в плену, – ответил Петр, стараясь удержать неимоверно тяжелые руки над головой. – И сбежал.
