на новое оружие, более смертоносное. Но старое не выкинул, потащил с собой, на всякий случай.
Фа-Тарин слышал разговоры, которые вели меж собой его воины, замечал их косые взгляды. Но делать ничего не пытался, потому что знал – эту ситуацию изменить не в силах тысячника.
Нет, Господин все время был теперь с ними, он творил чудеса, порой объявлял, что готов выслушать любого родана из войска и помочь его беде. Но почему-то никто не спешил к роскошному шатру из черно- алого шелка, который на стоянках раскидывали для полководца.
Фа-Тарин видел мрачные лица других тысячников, и делал вывод, что у них дела обстоят не лучше. Между собой они почти не разговаривали, а если и разговаривали, то исключительно по делу. Каждого военачальника терзали сомнения, и все боялись их высказать.
Помимо колебаний и подозрений оставался страх, опаска перед чудовищными «союзниками».
Он не исчез, даже не ослабел, несмотря на то что уродливые огромные твари стали привычными. Слегка притупился, но при всяком удобном случае вспыхивал остро и ярко, заставляя вздрагивать и бормотать молитвы даже опытных воинов, не боявшихся ничего и никого.
Все слишком хорошо понимали, что роданы для этих существ – не более чем пища, и сдерживает монстров лишь то, что у них с Господином общие враги. Но когда враги окажутся повергнуты, хватит ли у Тринадцатого силы, чтобы защитить последователей от «союзников»? Или он просто не станет вступаться за них, отдаст ненужных более воинов на растерзание?
И это тоже вызывало сомнения и подозрения.
Смущала погода – сильные и холодные дожди шли каждый день, и Господин ничего не мог поделать с затянувшими небо облаками. Он рассеивал тучи, но они с упорством возвращающихся к падали мух наползали обратно, повисали над землей подобно тяжелой серой крышке. Иногда дождь превращался в снег, по утрам примораживало, да так, словно не тальник был на дворе, а середина леденя.
Пехотинцы тащились по раскисшей дороге, по уши изгвазданные грязью, мокрые, замерзшие, и думали, что это происки старых богов. То, что Тринадцатый не мог с ними справиться, порождало недовольство.
Войско без боя взяло Рохум, столицу Ородрима, где простояло два дня, разрушая храмы ложных владык Алиона. Перепачканные каменной пылью и известкой мечники и лучники начали поговаривать о том, что пора им расстаться с оружием и стать вровень с обозниками.
Состоялся очередной большой молебен, и вновь потянулась дорога.
Переправились через реку Олева, и к первому дню зеленца вышли на границу графства Эньян.
– И сколько будет длиться этот поход? – спросил у тысячника Наллиен тал-Долланд, командир первой сотни. – Пока мы не упремся в Опорные горы и не пробудим от сна Безымянного?
– Думаю, что раньше, – ответил Ларин фа-Тарин. – Возьмем Безарион, а затем передохнём. По крайней мере, мне хотелось бы этого.
В Эньяне их встретила пустота – брошенные замки, оставленные селения, из которых вывезли все, кроме строений. Жители ушли, скрылись в лесах, решив взять пришедшее с запада войско измором.
Без фуража и провианта мало чего стоит любая армия, даже самая сильная.
Через два дня марша войско Господина добралось до довольно большого города, но и он оказался покинутым. Их встретили распахнутые ворота, открытые двери домов и мертвенная, неестественная тишина.
Тринадцатый приказал отправить внутрь разведку, а армия осталась на дороге у западных ворот.
– Не нравится мне это, – сказал фа-Тарин, около которого собрались все его сотники. – Если они готовы на такое…
– Ничего, долго в лесу не просидишь, – пробурчал мрачный лохматый Закер, командир пятой сотни.
Тысячник хотел ответить, что людей, готовых на такое, бесполезно призывать к отречению от старых богов, но не успел. Внимание его привлекло движение в облаках у самого горизонта. Там замелькали стремительные тени, похожие на летучих мышей. Он похолодел, поняв, что одна из «мышей» выплюнула струю пламени. Вспомнился Стритон и исполинские крылатые тени над ним.
– Драконы… – проговорил фа-Тарин. – А я все думал, чего их так долго нет?
Приближение крылатых бестий увидел не он один. От того места, где находился Господин, поднялся столб багрового свечения. Кружившиеся в небе «союзники» заревели, замолотили крыльями, чтобы подняться повыше. Те, что ходили по земле, подобно роданам, и обычно двигались позади всех, сейчас рванули вперед по обочинам, не обращая внимания на лужи и глубокую грязь.
Мимо тысячи фа-Тарина пробежал «жук» размером с холм и с тремя уродливыми головами. За ним, сотрясая землю, протопал чешуйчатый великан. Распространяя вонь гниющих растений, проползло нечто размытое, чавкающее, неприятно зелено-бурое, с ревом пронесся «кит» на бычьих ногах.
– Все к сотням, – скомандовал фа-Тарин, не дожидаясь приказа. – В этой битве мы можем только молиться.
Первый дракон, желтый и блестящий, точно статуэтка из золота, выпал из низких облаков, исторг шарик багрового огня, показавшийся с земли крохотным. Тот врезался в непонятно как державшийся в небе клубок полупрозрачных змей и разлетелся искрами, не причинив вреда.
А крылатый ящер резко ушел вверх, и не подумав о том, чтобы повторить атаку.
«Разведчик», – решил фа-Тарин.
Воины его тысячи опускались на колени, откладывали в сторону щиты на петле, соединяли руки перед грудью. То же самое проделывали бойцы из других тысяч, и над дорогой, на которой расположилось войско, неслось тихое жужжащее бормотание. Гном видел, как слуги Господина, приставленные к дружинам перебежавших к Тринадцатому таристеров, орут на хирдеров, и те неохотно слезают с седел.
А потом тучи выплюнули десяток драконов, золотых, серебристых и серых, и стало не до того, чтобы глазеть по сторонам.
Ларин фа-Тарин знал, на что способны крылатые ящеры, верные слуги ложных богов. Поэтому страх он испытывал самый настоящий и молился истово, от всей души. Время от времени позволял себе глянуть вверх, туда, где бушевала битва.
Одно из летучих чудовищ, огромное и неповоротливое, погибло в первый момент, превратилось в облачко пепла. А затем его сородичи сошлись с драконами вплотную. В ход пошли клыки, когти, жвала, щупальца и странное колдовство, от которого фа-Тарин начинал видеть несуществующее и покрывался холодным потом.
Катившиеся сверху волны жестокой, убийственной силы заставляли бывшего главу ячейки вздрагивать. Он проваливался в видения, то яркие и четкие, то смутные, одинаково жуткие и непонятные. То брел по пустыне, в которой вместо песка были черепа роданов с кулак размером, а в небе скалился еще один, громадный, излучающий жар, то танцевал в хороводе с уродливыми тенями, то в кромешной тьме барахтался в жгучей, невыносимо вонючей жиже…
В моменты просветления, когда возвращался к реальности, было не лучше.
В небе ревело так, что закладывало уши. Вниз сыпались окровавленные чешуйки, кусочки сажи и пепла, летели капли белесой слизи и черной жижи, ничуть не похожей на кровь.
Одна попала тал-Долланду на руку, проела кольчугу и оставила ожог.
Понять, кто одолевает, было невозможно. Смутные тени в вышине перемещались слишком быстро, струи огня и молнии разрывали облака. Дождь прекращался, становился ливнем, делался горячим и тут же оборачивался метелью…
Потом раздался такой треск, словно земля решила развалиться на кусочки, и в сотне шагов от того места, где находился фа-Тарин, рухнуло, молотя крыльями, объятое пламенем тело. Взметнулось облако черной пыли, забились плети тонких щупалец, вздрогнули и застыли.
А тысячник возблагодарил Господина за то, что умирающее чудовище свалилось не на них.
Погиб великан с покрытым чешуей телом, но унес с собой в небытие и одного из драконов. Ухитрился в последнем усилии подпрыгнуть и схватить неосторожного ящера за шею. Задушил, и замер, и они так и остались лежать, сдавив друг друга в чудовищных объятиях.
Сражение шло не на жизнь, а на смерть.
Воины Господина молились, хотя голоса часто дрожали от страха. А вот многие дружинники потихоньку отползали и задавали стрекача в близкий лес. Самые наглые или просто свихнувшиеся от ужаса во главе с собственными таристерами уходили верхами.
