Бог дал день, и ученики собрались вокруг Учителя. Он молча рассматривал их одного за другим, словно видел в первый и последний раз. Около полудня он заговорил:
— Захотелось мне, товарищи, отпраздновать Пасху вместе с вами. В один из таких вот дней наши предки отправились в путь, покинули землю рабства и вступили в свободную пустыню. В нынешнюю Пасху мы тоже впервые покидаем иное рабство и вступаем в иную свободу. Имеющий уши да услышит!
Все молчали. Темны были его слова: что еще за новое рабство, что еще за новая свобода? Они не понимали. Спустя некоторое время Петр сказал:
— Одно я знаю, Учитель: Пасха без агнца не бывает. Где нам взять агнца?
Иисус горько улыбнулся:
— Агнец уже готов, Петр: в этот час он сам отправляется на заклание, чтобы беднота всего мира отпраздновала новую Пасху. Так что не беспокойся по поводу агнца.
Сидевший молча в углу Лазарь встал, положил костлявую руку на грудь и сказал:
— Учитель, я обязан тебе жизнью: пусть и такая, она все же лучше потустороннего сумрака. А потому я приготовлю вам на угощение пасхального агнца. В горах у меня есть друг, пастух, я схожу к нему.
Ученики удивленно посмотрели на Лазаря. Откуда вдруг появилось у него столько силы, что он, полуживой-полумертвый, сумел подняться и направиться к двери?! Сестры бросились было удерживать Лазаря, но тот спокойно отстранил их, взял трость, чтобы опираться на нее, и шагнул через порог.
Он шел по сельским улочкам. При его появлении открывались двери: оторопевшие от неожиданности, перепуганные женщины выходили из домов и с удивлением смотрели, как он ступает на тонких, словно камышинки, ногах, — и как только его невероятно исхудавшая спина еще не переломилась при этом! Лазарю было больно, но он крепился, а несколько раз даже пытался насвистывать, желая показать, что он даже помолодел, но не мог как следует сложить губы и потому оставил тщетные попытки и с серьезным видом стал подниматься к загону своего друга.
Однако не успел он пройти и расстояние полета камня, как из зарослей цветущего дрока перед ним вдруг вырос Варавва. Столько дней кружил он вокруг деревни в ожидании часа, когда этот проклятый воскресший высунет нос из дому, чтобы отправить его обратно и чтобы при виде его не помышляли больше о чуде. Потому что слишком много чего натворил Сын Марии с того дня, как воскресил его. Так пусть же снова катится он в свою яму и избавит нас от своего присутствия!
— Привет, беглец из ада! — крикнул Варавва. — Вот мы и свиделись! Скажи-ка, ради Бога, хорошо ли там, внизу? И что лучше — жизнь или смерть?
— Особой разницы нет, — ответил Лазарь и попытался было пройти, но Варавва вытянул руку и преградил ему путь.
— Прости, вурдалак, но подходит Пасха, агнца у меня нет и утром я дал Богу обет заколоть вместо агнца первого, кто попадется мне на пути, — надо же и мне отпраздновать Пасху. Так что подставляй-ка шею! Тебе повезло: отправишься к Богу жертвой.
Лазарь завопил, Варавва схватил было его за горло, но тут же содрогнулся от ужаса: он схватил что- то совсем мягкое, словно хлопок. Нечто более мягкое, чем воздух. Ногти Вараввы входили в это нечто и выходили из него, не выдавив ни капли крови. «А может быть, это призрак?!» — подумал Варавва, и его грубая, изрытая оспой образина побледнела.
— Тебе больно? — спросил он.
— Нет, — ответил Лазарь и выскользнул из рук Вараввы, пытаясь бежать.
— Стой! — крикнул Варавва и схватил его на этот раз за волосы.
Но клок волос вместе с куском кожи так и остался у него в руке. Светло-желтый череп Лазаря сверкнул на солнце.
— Будь ты проклят! — прошептал Варавва и задрожал от страха, — Может быть, ты и вправду призрак?! Он схватил Лазаря за правое плечо и потряс его.
— Скажи, что ты призрак, и я оставлю тебя в покое! Но после этой встряски плечо Лазаря тоже осталось у него в руке. Ужас овладел Вараввой, он отшвырнул гнилое плечо в заросли цветущего дрока и сплюнул от тошноты. От страха волосы поднялись дыбом у него на голове. Варавва выхватил нож, чтобы поскорее прикончить Лазаря и избавиться от него, осторожно взял его за шею, положил на камень и принялся резать. Он резал, резал, но нож не продвигался вглубь, словно резал кудель шерсти. У Вараввы все похолодело внутри. «Неужто я режу мертвеца?» — подумал он. Он собрался уж было бежать вниз, но тут снова глянул на Лазаря и заколебался. Испугавшись, как бы богомерзкий друг Лазаря не отыскал его и не воскресил снова, Варавва преодолел страх, схватил тело Лазаря за оба конца, скрутил его так, как выживают перед сушкой мокрую одежду, а затем пнул ногой, отчего позвоночник Лазаря лопнул, спина разорвалась на две части, которые Варавва бросил под побегами дрока, а сам пустился поскорее наутек. Он все бежал и бежал, впервые в жизни испытывая страх и не решаясь оглянуться.
«Только бы успеть добраться до Иерусалима! — бормотал: он. — Там найду Иакова и, возьму у него амулет для заклинания демонов!»
А тем временем в доме Лазаря Иисус, склонив голову перед учениками, пытался хотя бы немного просветить их разум, чтобы они не испугались того, что им предстоит увидеть, и не разбежались в страхе.
— Я — путь и дом, куда направляются, — говорил он. — Я — странник. Я — тот, с кем предстоит встреча. Верьте в меня, не бойтесь ничего, что бы вам ни пришлось увидеть. Я не могу умереть. Слышите? Я не могу умереть.
Оставшись один во дворе, Иуда выковыривал большим пальцем гальку. Время от времени Иисус устремлял к нему взгляд, смотрел на него, и безысходная печаль появлялась у него на лице.
— Учитель, — укоризненно сказал Иоанн. — Почему ты все время зовешь его к себе? Если ты заглянешь в зрачок его глаза, то увидишь там нож.
— Нет, любезный Иоанн, — ответил Иисус. — Не нож, а крест.
Ученики испуганно переглянулись.
— Крест! — воскликнул Иоанн, упав на грудь Иисусу.
— А кто распят на нем, Учитель?
— Тот, кто заглянет в этот зрачок, увидит и лицо над крестом. Я заглянул туда и увидел свое лицо. Но ученики не поняли, а некоторые из них засмеялись.
— Хорошо, что ты сказал нам это, Учитель, — поспешил заметить Фома. — Теперь я никогда не стану заглядывать в зрачок рыжебородому.
— Заглянут дети и внуки твои, Фома, — сказал Иисус, искоса взглянув через окно на Иуду, который стоял у порога и смотрел в сторону Иерусалима.
— Темны слова твои, Учитель, — укоризненно сказал Матфей, который все время держал тростинку наизготове, но не записывал, потому как ничего не понимал. — Темны слова твои, как же мне занести их в свиток?
— Не для того я говорю, чтобы ты записывал, — с горечью сказал Иисус. — Верно говорят, что вы, писатели, — те же петухи, думающие, что солнце не взойдет, если вы не вызовете его своим криком. Иногда мне хочется схватить твои записи и тростинки и швырнуть их в огонь!
Матфей поспешно собрал свои записи, нахмурился. Но гнев Иисуса не унимался:
— Я говорю одно, вы записываете другое; а читатели ваши прочтут третье! Я говорю: крест, смерть, Царство Небесное, Бог — а вы что из этого поняли? Каждый из вас истолковывает любое мое святое слово в соответствии с собственными страстями, выгодой да желаниями, слово мое пропадает, душа моя пропадает, не могу я так больше!
Он встал, задыхаясь: внезапно у него возникло ощущение, будто мысли и сердце его наполнились песком.
Ученики сжались, словно Учитель все еще держал стрекало в руке и колол их. Словно они были неповоротливыми быками, не желавшими двигаться. Мир был повозкой, в которую они запряжены, Иисус погонял их, они строптиво переминались с ноги на ногу и оставались на том же месте. Иисус смотрел на них и чувствовал усталость: долог путь от земли до неба, а они все стоят на месте.
— Как долго я еще буду с вами? — вскричал он. — У кого из вас есть трудные вопросы, спрашивайте, пока не поздно! Кто из вас хочет сказать мне ласковое слово, пусть скажет поскорее — мне от этого будет лучше. Чтобы потом, когда я уйду от вас, вы не сетовали и не говорили: «И почему мы не успели сказать ему
