вверх дном: ни капли не осталось внутри.
— Молодчина, Иуда, — сказал, улыбнувшись, Иисус. — Ты стерпишь и большую горечь.
Он взял пресный хлеб и разделил его. Затем разделил и агнца. Каждый протянул руку и посыпал свою долю, как велит Закон, горькими травами, душицей, перезревшими маслинами и лавровым листом. А затем полили мясо красным отваром, напоминавшим, что предки их изготовляли кирпичи, пребывая в неволе. Ели спешно, как велит Закон, и каждый держал наготове посох и выставил ногу, словно готовясь отправиться в путь.
Иисус смотрел, как они вкушают пищу, но сам не притронулся к еде. Он тоже держал посох и выставил правую ногу, готовый к дальнему пути. Все молчали. Было слышно только, как смыкаются челюсти, как обгладывают кости да сталкиваются друг с другом чаши с вином. В потолочном окне над ними показалась луна. Половина столов оказалась залита светом, половина погрузилась в лиловый сумрак.
Прерывая глубокую тишину, Иисус сказал:
— Пасха — это переход, верные мои спутники. Переход от тьмы к свету, от рабства к свободе. Однако Пасха, которую мы справляем сегодня, означает нечто большее: нынешняя Пасха — это переход от смерти к бессмертию. Я иду впереди и указываю вам путь, товарищи.
— Ты снова заговорил о смерти, Учитель, — встрепенулся Петр. — Снова слова твои, как нож двуострый. Если тебе грозит какая-нибудь опасность, говори смело — мы Ведь мужчины.
— Воистину горше этих горьких трав твои слова, Учитель, — сказал Иоанн. — Пожалей нас и скажи про все напрямик.
Иисус взял срой еще не тронутый хлеб, разделил его между учениками и сказал: «Примите и едите, сие есть тело мое».
Затем он взял свою полную вина чашу и пустил по кругу, чтобы все отпили из нее:
— Примите и испейте, сие есть кровь моя.
Каждый из учеников съел кусок хлеба и выпил глоток вина, и разум их затуманился: густым, соленым, словно кровь, показалось им вино, а съеденный кусок хлеба опустился в нутро их углем пылающим: все вдруг с ужасом почувствовали, что Иисус укоренился них и поглощает их плоть. Петр оперся локтями о стол и принялся рыдать, а Иоанн прильнул к груди Иисуса.
— Ты хочешь уйти, Учитель. Хочешь уйти… Уйти. — пролепетал он, не в силах сказать больше ни слова.
— Никуда ты не уйдешь! — вскричал Андрей. — Третьего дня ты сказал: «У кого нет меча, пусть продаст одежду свою и купит меч!» Мы продадим наши одежды, вооружимся — и пусть Смерть только приблизится к тебе, если у нее хватит духу!
— Вы все без сожаления покинете меня, — сказал Иисус. — Все.
— Я — никогда! — воскликнул Петр, вытирая слезы. — Никогда!
— Петр, Петр, прежде нежели пропоет петух, ты трижды отречешься от меня!
— Я?! Я?! — заревел Петр, ударяя себя кулаком в грудь. — Это я отрекусь от тебя?! Вместе с тобой до смерти!
— До смерти! — неистово закричали все ученики, вскакивая на ноги.
— Садитесь, — спокойно сказал Иисус. — Час еще не пришел. В эту Пасху я должен доверить вам великую тайну. Отверзните мысли ваши, отверзните сердца ваши, не бойтесь!
— Говори, Учитель, — прошептал Иоанн, сердце которого трепетало, как осенний лист.
— Вы поели? Не голодны больше? Насытились тела ваши? Можете теперь позволить душам вашим слушать спокойно?
Все встревоженно прильнули взглядом к устам Иисуса.
— Товарищи дорогие! — воскликнул он. — Будьте здоровы! Я ухожу.
Ученики подняли крик и бросились к нему, пытаясь удержать. Многие плакали, Иисус же спокойно обратился к Матфею:
Ты носишь на груди Писания, Матфей. Встань же и громко прочим пророческие слова Исайи, дабы укрепились сердца их. Помнишь: «Он взошел пред очами Господа, словно деревцо бессильное…»?
Обрадованный Матфей встал. Он был сутул, кривоног, тщедушен. Его худые, с длинными ногтями пальцы были всегда выпачканы чернилами. Но как он вдруг выпрямился, как зарделись его щеки, как окреп голос, и зазвучали, отдаваясь эхом под высоким потолком дома, исполненные горечи и силы слова пророка:
Он взошел пред очами Господа, словно деревце бессильное, что поднимается ростком из сухой земли.
И не было в нем ни красоты, ни величия, чтобы привлечь к нему глаза наши:
Ничего не было в лике его, что бы нравилось нам,
Он был унижен и оскорблен людьми,
Душа скорбная и многострадальная,
И мы отвращали от него лицо наше и ни во что его не ставили,
Но он взял на себя все наши немощи,
Исстрадался грехами нашими,
Извелся нашими беззакониями,
И ранами его мы исцелились.
Он истязуем был и предан мучениям,
Но не отверз он уст своих
И, как агнец, ведомый на заклание,
Не отверз он уст своих…
— Довольно, — сказал Иисус и вздохнул.
Он повернулся к товарищам.
— Это я, обо мне говорит пророк Исайя. Я агнец, и ведут меня на заклание, но я не отверзну уст.
И, немного помолчав, добавил:
— С того самого дня, когда я появился на свет, ведут меня на заклание.
Оторопело, раскрыв рты, смотрели на него ученики, пытаясь понять смысл его слов, и вдруг все, как один, упали лицом на стол и подняли плач.
Дрогнуло на мгновение сердце Иисуса: разве можно оставить товарищей рыдать, а самому уйти? Он поднял глаза, глянул на Иуду, но тот уже давно пристально смотрел на Иисуса своими жестокими голубыми глазами, догадываясь, что творится в душе его и сколь великая любовь могла поколебать его силы. На мгновение взгляды их встретились, схватились друг с другом в воздухе: один — строгий и безжалостный, другой — умоляющий и горестный. Но это длилось всего лишь мгновение, равное вспышке молнии. Иисус тут же вскинул голову, горько улыбнулся Иуде и снова обратился к ученикам.
— Что вы плачете? — сказал он. — Неужели вы боитесь самого милосердного и самого человеколюбивого из ангелов Божьих — Ангела Смерти? Я должен претерпеть мучения, подвергнуться распятию и спуститься в потусторонний мир, но через три дня я воспряну из могилы и вознесусь на небо, чтобы воссесть рядом с Отцом.
— Ты снова оставишь нас? — воскликнул сквозь слезы Иоанн. — Под землю или на небо, но только возьми нас с собой, Учитель!
— Тяжел труд и на земле, любезный Иоанн. Здесь, на тверди земной, вы должны остаться и трудиться на ней. Здесь, на земле, боритесь, любите, ждите — и я приду!
Но Иаков уже примирился с мыслью о смерти Учителя и теперь раскидывал умом, что им нужно делать на земле, когда они останутся без Учителя.
— Мы не можем противиться воле Божьей и воле Учителя, — сказал он. — Твой долг, Учитель, как о том говорят и пророки, — умереть, а наш долг — жить, дабы не пропали сказанные тобой слова, дабы утвердили мы их в новом Святом Писании, установили законы, возвели наши синагоги по всему миру, избрали наших первосвященников, фарисеев да книжников.
Иисус пришел в ужас.
— Так ты распинаешь дух! — воскликнул он. — Нет! Нет, я не желаю этого!
