Все молчали. Старик вздохнул глубоко, словно буйвол, поднял палицу, чтобы проложить себе дорогу, и исчез в толпе. Тогда какой-то недавно женившийся юноша поднял сжатую в кулак руку и воскликнул:
— Говорят, ты несешь огонь, чтобы сжечь им мир, сжечь наши дома и детей наших. Такова, стало быть, любовь, о которой ты возглашаешь, будто несешь ее нам? Такова справедливость? Огонь?
Глаза Иисуса наполнились слезами: ему стало жаль молодожена. И, правда, такова ли справедливость, которую он несет? Огонь? Разве нет иного пути к спасению?
— Скажи ясно: что нужно сделать, чтобы спастись? — закричал какой-то хозяин, расталкивая толпу локтями, чтобы подойти ближе за ответом, — он был туговат на ухо и плохо слышал.
— Откройте сердца свои, откройте закрома свои, раздайте добро беднякам! — громко воскликнул Иисус. — Пришел День Господень! Кто скупится и прячет на старость ломоть хлеба, сосуд масла, надел земли, тот вешает этот ломоть хлеба, сосуд масла и надел земли себе на шею, и все это тянет его в ад.
— В ушах у меня звенит, — сказал хозяин. — Мне становится дурно. Пойду-ка я лучше, с твоего позволения!
Полный негодования, он направился к своим богатым хоромам.
«Слыханное ли дело — раздавать голодранцам наше добро! И это есть справедливость?! Чтоб ему пропасть!» — бормотал он себе под нос вперемешку с ругательствами. Иисус посмотрел вослед уходящему и вздохнул:
— Широки врата в ад, широк туда путь, и усеян он цветами. Узки врата в Царство Божье, и восхождение предстоит к ним. Пока мы живы, можно выбирать, ибо жизнь есть свобода, но, когда придет смерть, произойдет то, что должно произойти, и нет от того спасения…
— Если хочешь, чтобы я поверил тебе, сотвори чудо! — крикнул калека на костылях. — Исцели меня: хромым, что ли, входить мне в Царство Небесное?
— А мне — прокаженным?
— А мне — одноруким?
— А мне — слепым?
Калеки двинулись вперед всей гурьбой, угрожающе столпились перед Иисусом и принялись кричать, утратив всякий стыд. Какой-то безглазый старик поднял свой посох и завопил:
— Или исцелишь нас, или не уйдешь сегодня живым из нашего села!
Петр вырвал посох из рук старика.
— С такой душой никогда не видать тебе света, негодный слепец!
Калеки осерчали, разозлились. Разозлились и ученики, собравшиеся вокруг Иисуса. Испуганная Магдалина бросилась было запирать дверь на засов, но Иисус остановил ее.
— Сестра моя Магдалина, несчастно это поколение, только голос плоти и повелевает им, — сказал он. — Привычки, грехи и жир отягощают их души. Отделяя плоть, кости и внутренности, я пытаюсь отыскать их души и не могу. Увы! Наверное, только огонь способен исцелить их!
Он повернулся к толпе. Теперь глаза его были сухими, безжалостными.
— Как поле выжигают перед посевом, чтобы взошли добрые всходы, так и Бог выжжет землю. Он не щадит тернии, чертополох и прочие сорняки. Это и есть справедливость! Прощайте!
И повернувшись к Фоме, сказал:
— Труби, Фома, уходим!
Он вытянул перед собой пастуший посох, оробевшая толпа расступилась в стороны и пропустила Иисуса. Магдалина захватила из дому платок, бросила все как было — незаконченную пряжу, глиняный горшок в очаге, некормленную птицу во дворе, — швырнула ключ от двери посреди дороги и, не оборачиваясь, молча закуталась плотнее в платок и последовала за Сыном Марии.
Глава 23
Когда они добрались до Капернаума, начало уже темнеть. Набухшая от дождя туча прошла у них над головами: ветер подул и отогнал ее к югу.
— Остановимся на ночлег в нашем доме, — сказали сыновья Зеведея. — Он достаточно большой — места всем хватит, там и устроим пристанище.
— А как на это, посмотрит почтенный Зеведей? — насмешливо спросил Петр. — Думаю, он даже своему ангелу-хранителю не даст воды напиться.
Иоанн покраснел и сказал:
— Я верю, что дыхание Учителя будет ему во благо.
А Иисус шел вперед, не слушая этих разговоров. Слепые, прокаженные и калеки стояла у него перед глазами.
«О, если бы я мог донести дыхание мое до каждой души и воззвать к ней: «Проснись!» И тогда, коль произойдет пробуждение, тело станет душой и исцелится…».
Когда они вошли в селение, Фома поднес трубу к губам и уже собрался было затрубить, но Иисус остановил его.
— Не нужно, — сказал он, протянув руку, — Я устал.
И вправду, лицо его было бледно, а под глазами темнели круги. Магдалина постучалась в первую попавшуюся дверь, попросила воды, Иисус напился, и силы вернулись к нему.
— Я должен тебе чашу свежей воды, Магдалина, — сказал он, улыбнувшись.
Он вспомнил о словах, сказанных другой женщине, самаритянке у колодца Иакова, и добавил:
— Я воздам тебе чашей живой воды.
— Ты уже давно дал мне испить ее, Учитель, — ответила Магдалина и покраснела.
Они проходили мимо хижины Нафанаил. Дверь была открыта, а хозяин стоял под смоковницей с садовыми ножницами в руках и очищал дерево от сухих веток. Филипп оторвался от спутников и поспешно вошел во двор.
— Погоди-ка с подрезанием веток, Нафанаил. Нам нужно поговорить, — сказал он. Они вошли в дом. Нафанаил зажег светильник.
— Брось все это — светильники, смоковницы и дом. Пошли с нами, — сказал Филипп.
— Куда?
— Куда? Разве ты не слыхал новость? Настал конец света! Не сегодня-завтра разверзнутся небеса и мир обратится в пепел. Так что давай-ка поскорее в Ковчег, а не то нет тебе спасения.
— В какой еще Ковчег?
— В объятия Учителя нашего, Сына Марии, Сына Давидова, из Назарета. Он только что возвратился из пустыни, где встречался с Богом, они поговорили между собой и договорились о погибели и спасении мира. Бог простер длань свою на власы Учителя нашего и сказал: «Избери тех, кто спасется. Быть тебе новым Ноем. Вот ключ, которым ты будешь отпирать и запирать Ковчег», — с этими словами Бог дал учителю золотой ключ, который он носит на груди, но око человеческое не зрит того.
— Говори, да так, чтобы понять можно было, Филипп, а то у меня все в голове перепуталось. Когда случились все эти чудеса?
— Только что, сказано ведь тебе, в пустыне Иорданской. Крестителя убили, а душа его вошла в тело нашего Учителя. Вот увидишь его и глазам своим не поверишь: изменился, ожесточился, искры сыплются с рук его. Совсем недавно в Кане он прикоснулся к парализованной дочери центуриона Назарета, и та сразу же вскочила и пустилась в пляс. Клянусь нашей дружбой! Так что пошли, не будем терять времени понапрасну!
Но Нафанаил только вздохнул в ответ:
— Эх, Филипп. Я уж было так хорошо устроился, у меня столько заказов. Смотри, сколько сандалий и постолов нужно мне изготовить. Только дела мои пошли хорошо, а тут…
Он не спеша огляделся вокруг, медленно обводя взглядом дорогие его сердцу орудия труда: скамью, на которой сидел, занимаясь штопаньем, сапожный нож, шила, вощеные шпагата, деревянные шипы…
