квартиру, у Олега была личная комната. Там он вызревал сам по себе: склеивал картонные самолеты, подлодки по журналу «Малый моделяж», что выписывали из Польши. Паял, точил, вырезал - руки были не мои. Он чувствовал хорошие книги… Сколько я ему, маленькому, напридумывал сказок, так и ни одной не записав! Потом Олег искал эти сказки в книжках, что я ему привозил, не догадываясь, что сказки я сочинил. Но часто и необъяснимо сын выпадал из саморазвития. Вот тут я распалялся на него. Все время он, казалось, обещал кем-то стать, а как только я в него собирался поверить, он меня обманывал… Лучше б на себя самого посмотрел, пускавшего на ветер целые десятилетия!…
Было время, когда в его отшельническую жизнь ворвалась Лолита. Так я называю задним числом, тогда не читавший Владимира Набокова, девочку лет 8-9. Жила в соседней квартире, ее снимала чета военных. Вели себя неслышно, оба высочайшего роста: бесконечная голубая шинель и такая же длиннейшая меховая шуба, на которую потребовалась, наверное, целая звероферма. Лолита же подрастала, как все… Слышу нетерпеливые удары ее кулачков в дверь, она еще не дотягивалась до звонка. Вскакивала, розовая, раскрасневшаяся, сбрасывала с себя шубку, шарф, шапочку с помпончиками, бросала мне, как лакею, и, топая полными ножками, уносилась к Олегу, чтоб скорей передать, что выведала или подсмотрела у взрослых. Олег был нелюбопытен, сосредоточен на моделях, на приключениях доктора Айболита в чудесной стране Лимпопо… Чем могла Лолита удивить Олега? Войдя раз к ним, я застал Лолиту, завязывавшую Олегу порванную резинку на колготках. Сын носил такие же девчоночьи, как она. Лолита, должно быть, изучала Олежку, как я Ирму в Рясне, а он, простофиля, доверялся ей. Я переживал - не Олег! - когда Лолита внезапно, без объяснений перестала его замечать. А потом они съехали с квартиры, так как вернулись хозяева из-за границы.
После Лолиты у меня и началась тоска по дочери… Может быть, обретя дочь, стану помягче к сыну? Слыша, что они там, Олег и Аня, переговариваются на кухне, вспомнил забавный случай: как впервые свел их вместе. Тогда еще жил, не повесился Володя Марченко, фотохудожник, сделавший замечательные фотографии маленькой Ани. Мы приехали на его машине на Виленскую, к кирпичному домику с голубыми рамами на окнах. Вышла Наталья, передав мне сверток с ребенком… Господи, земля у меня вибрировала под ногами!… Обернулись недолго, уже сидели дома, выпивали чуть-чуть. Дочь спала, почмокивала, порой прорезывался ее басистый голосок, подсказывавший мне, что там, в кроватке, моя дочь, дочь! - и она, будь спокоен, скоро проснется и заявит о себе… Олег же заигрался у товарища и проворонил, как мы подъехали. Я поднялся и пошел сказать, что у него появилась сестричка. Олежка спросил без любопытства: «А чем она занимается?” Я ответил: «Роется в твоем шкафчике. По-моему, уже добралась до жевательной резинки…» Вот он, куркуль, сюда мчался!
А как я его полюбил?
Раз иду, смотрю: торопится мальчик навстречу, круглоголовый (его дразнили: «боровик»), ноги заплетает неудобно, отчего его сносит вбок; он хотел мимо меня незаметно проскочить, чтоб не отругал его за что-нибудь; скорей обойти - и в комнатку к себе, где он уже мнил себя личностью, что ли?… И у меня сердце стронулось с места: это же мой сын! Я дал себе слово его полюбить, но уже полюбил с той минуты…
Когда прежняя Наташа, кипящая от ревности, собиравшаяся уже разводиться с мужем из-за Олега и вдруг обнаружившая, что Олег от нее уходит, явилась за сатисфакцией, она изложила свое кредо: «Олег тряпка, я хотела из него сделать личность», - я промолчал, но мысленно поставил Олегу пятерку, что он избавился от нее. Так же пропустил мимо ушей переданные ею слова Олега, что я «плохой» отец. Даже был удовлетворен, что Олег, скрытный, как Наталья, подвинул-таки обиду из детских лет, - как выкатил на свет, выдрав из глухого бурьяна, заброшенный ржавый велосипед с гнилыми шинами… Как ни крути, ни рассматривай со своими Наташами, а никуда на нем не поедешь. Придется сдать в утиль или пустить с горы, - пусть катится, куда хочет!…
Аня постучала в дверь ванной:
- Папа, тебе звонок.
Кто это сумел проскочить в щель, когда Аня уже начала обсуждать с подружками сорок испанских вопросов? Оказалось, был человек, которому по силам прорваться куда угодно: Ольга, моя учительница иврита. Не первый раз я бросал курсы при Сохнуте, всех опередив и решив заниматься самостоятельно. Ольга же, подождав, когда низшая группа одолевала первый том учебника «Шэат иврит», вспоминала о беглецах и возвращала под свою опеку.
И вот: развязное «Шалом!» - и не стесняемое никакими комплексами еврейское выговорение.
Ольга начала деловито:
- Борис, можешь приходить. Анат разогнала две группы, как малочисленные. Отправила в первый учебник. Остались лучшие ученики. Если ты придешь, у меня будет полный комплект. Или ты хочешь к Анат?
- Чтоб я пошел к этой старухе? Конечно, только к тебе! Но есть заминка: я пишу роман.
- Ты пишешь роман? Послушай, оставь это бесполезное дело…
- Оставить? Я собираюсь только этим и заниматься.
- Еще ни один репатриант из теперешних «олимов» не стал писателем в Израиле. И ни один настоящий писатель не стал «олимом». Я не хочу тебя обижать, но ты ведь не Шалом-Алейхем?
- Да, у меня нет богатого родственника в Америке…
- В том-то и дело! Ты Лапитский, - заявила она нагло, почти освоив мою фамилию. - Это твоя настоящая фамилия?
- Дело не в фамилии, - ответил я, нервничая. - У меня есть право писать под любой фамилией и на любом языке. Я могу писать для всего человечества, поняла?
- Израиль и есть все человечество. Только никто не заплатит тебе за твой роман.
- Я пишу и рассказы.
- За них тоже не платят.
- Что ты затараторила: «не платят, не платят»?… В любой стране, если книга представляет интерес, дают хотя бы аванс.
- Только не в Израиле. Там нет гонораров, платят только за должность. Никто не платит писателям за их произведения. Потому что такой профессии нет.
- Все иудеи зависят от книги. Без конца ее читают и пишут «талмуды». Если те, кто считают Бога своим писателем, отрицают при этом его профессию, то они выступают против Бога, - или нет?
- Я не хочу обсуждать эту тему с неверующим «олимом», - занервничала и Ольга. - Самое большее, что ты можешь там добиться, - что твой роман бесплатно издадут в переводе на иврит. Есть «Мерказ оманим», Центр искусств, туда стоит гигантская очередь из подметающих улицы писателей.
- Да мне больше ничего и не надо!
- !тощъ «Мерказ оманим» делает книги своей собственностью, не выплачивая автору ни гроша.
- Это же грабеж! Нарушение авторских прав…
- Это называется «удачная абсорбция».
- Откуда тебе известны такие подробности?
- Я выпустила 12 книг в Израиле…
- Тогда я сдаюсь, у меня только две.
- Так ты идешь на занятия?
- Зачем мне иврит, если я стану там иностранным рабочим?
- Сможешь объясняться… Вдруг заведешь роман с богатой израильтянкой? Тогда никто не возразит, что ты романист.
- Если это предложение, то оно принято.
Ольга засмеялась: в ее голосе было мелодичное детское «ы-ы», вызывавшее вожделение. Вспомнив, как она заигрывала с немолодыми работниками Израильского культурного центра, я сказал, дав ей досмеяться:
- Ольга, ты знаешь, что такое удача?
- Никто не знает, что это такое. Но это единственное, на чем держится Эрец Исраэль.
- Я знаю, что такое удача.
- …йаеемд
- Удача - это оказаться одному в океане - и спастись.
