- Не помню, ты был на редкость внимателен ко мне… Я не понимаю, почему ты уперся, философствуешь? Влез в свою рукопись, слова легко даются? С кем ты по телефону разговаривал так? Ладно, ты только не расстраивай меня!…
Наталья уступила пока насчет «Доброго утра», а я не стал цепляться, что мне «слова легко даются». Забыла, как я месяцами переписывал один абзац? Эх, было время, когда мы устраивали читки в постели! Каждый новый рассказ я проверял на ней…
- Что ты говорил Ане?
- Поболтали ни о чем.
- Не беспокой ее, у нее ведь сессия. И не задевай Олега. Не видишь, как ему тяжело?
- А как тебе?
- Я привыкла всех обслуживать. И я не ропщу. Даже мама не понимает, что я себя работой больше оберегаю, чем если б ничего не делала. Я спать боюсь, во сне жизнь проходит. Сколько осталось жить? Я ненавижу себя, когда сплю.
- Но ты бережешь свой сон.
- Берегу! Потому что мне надо к детям.
- Ты прямо преобразилась, покрасив волосы. Мне нравится, что краска неоднородная, с оттенками. Тебе очень идет.
- Я б на 8-ое марта не решилась, если б не ты. Ужас, сколько стоило денег! Мне уже на работе прожужжали уши, что не крашусь, не завиваюсь.
- Хочешь, дам на завивку?
- Лучше дай Ане. Я уже заказала ей пиджак. Из того материала, что купили в Москве, когда ездили тебя встречать. Мы хотим сделать складчину. Сколько ты выделишь из своих?
- Нисколько.
- Это же твоя дочь! Ты же ее так любишь…
- Поэтому-то. Я ей трон воздвигну, если опомнится.
- По-мол-чи! - Наталья заткнула уши. - Я ухожу. Ты мне дашь деньги? Мы все с мамой растратили.
- Сколько тебе?
- Сам знаешь, сколько сейчас все стоит.
Пошел подробный отчет: в каком магазине какие цены, как она изворачивается с семьей. Все верно: зарплаты Натальи и пенсии Нины Григорьевны хватало на неделю, на полторы. Олег подкидывал нерегулярно и жалко его трясти. Но почему я должен знать и все понимать, и сочувствовать, что вам никто ничего не платит? Мне тоже не хотели эти деньги давать. Наоборот, их у меня украли - с «Аниными ящичками». А как я их вернул, могу я тебе сказать? Разве ты будешь меня слушать?
Только в своем романе я могу не стесняться того, что было в Южной Корее, в Пусане… Там я узнал, кто украл «Анины ящички»: мой штурман, мы с ним стояли на вахте. Способный моряк, но мразь. Он украл «Анины ящички», что я берег для лечения Ани, и был выдан мне такими же негодяями. То есть я был подставлен под его нож. Вот он вошел, крадучись… Да если б я знал, что Аня не со мной, я б ему и подставился! Полез бы на нож, на хер мне тянуть эту лямку? Однако я, неделями не спавший, был начеку. Всадил в него свой, опередив. Бил наверняка, чтоб убить и скинуть в иллюминатор: он, худой глист, проходил. Он же, стреляный воробей, успел втянуть живот; еще пояс на нем широкий, мы надевали от радикулита… Лезвие вошло! Он ухватился за рукоять, я вылил из него пол-литра крови. Дал вытащить нож с одним ящичком и обещанием вернуть долг во Владивостоке… Что мне его обещание? Пока я вернул только один ящик. Тогда я обокрал несчастного старика, с которым жил в каюте. Тот постоянно валялся в белой горячке, лез на стенку от слабой на градусы, с наркотиком, корейской водки, которую добывал у рулевых причаливавших к нам на рейде корейских шаланд. У старика всего-то и было денег как за один ящичек. Продав одеяло (все, чем отоварился в Пусане), он допился до своего конца: ночью всплыл между судами, и вахтенные шестами отводили каждый от своего судна плавающего мертвеца, пока не утянуло течение… Лучше б я уплыл вместо него! Ведь мне оставалось добыть еще два ящичка, а как их возьмешь? Все трюмные воры уже в золотых перстнях ходили, в цепочках. Одевались, как попугаи, и ездили из борделя причаститься в буддийский храм. На шаланде, когда они, пьяные, грузили коробки с телевизорами «Самсунг», штабель развалился, штук пять коробок упало в воду, - они и не посмотрели: купим еще! Все ж и они погорели, когда таможенники накрыли остатки контрабандной икры. Начали выносить из опечатанного трюма. Я оказался неподалеку, и мне повезло. Полицейский южнокорейский из какого-то сочувствия ко мне, - можно представить, как я на эти ящички смотрел! - отпихнул в мою сторону два разбитых… Я тут же их сплавил, не выходя из каюты. Через иллюминатор, в подплывшую шаланду… Свое вернул!…
Вот и есть результат: «Последний рейс «Моржа». Ну, а сколько б я еще сумел продержаться, если б вернулся к «Могиле командора»? И пошел еще дальше. Взялся за папку «Белая башня»… Кто бы меня ободрил, чтобы я осуществился? Был у меня брат из близнецов, который со мной считался. Да, есть маленький Димок, который сам, не побираясь ни у кого, выстроил себе дом. В этом доме я мог бы, наверное, писать. И был еще старый дружок, Толя Сакевич, коммерсант новоявленный, подкидывал бы алкогольные напитки и деликатесы, чтоб я писал с настроением… Какой можно сделать из этого вывод, обобщение? По- видимому, я засиделся в Минске. Пора складывать свои писания и уезжать.
Я отсчитывал Наталье, выдвинув ящик стола, длинными двадцатитысячными, и тяжело было видеть, как она следит с вожделением за моими руками. Скажи я сейчас: «Отдать тебе все, что у меня есть?» - она бы взяла, не подумав, что я тогда не смогу писать. Ведь я сам ее приучил: деньги кончаются, я уезжаю. Ну и что, если уезжаю в Израиль? Она и Израиль представляла, как мою обычную поездку. Еду подрабатывать, как и другие. Устроюсь, что со мной станется, - и буду им помогать.
- Скажи, пожалуйста, своей маме, что я даю тебе деньги.
- Или она не знает?
- Кажется, нет. На прошлой неделе я тебе давал на магазин. При ней, на ее глазах. А потом она кричала тебе вслед: «Наташа, у тебя есть деньги?» Что это значит?
- У нее российские еще оставались, что прислал Леня. Может, она их мне хотела дать?
- Тех российских хватало на две пачки хороших сигарет.
- Может, она подумала, что ты мне дал купить сигареты?
- Но ведь она видела, сколько я тебе даю. А когда ты вернулась из магазина с продуктами, твоя мама сказала: «Ты не должна за всех платить». «За всех» - получается, и за меня. И ты промолчала.
- Откуда ты выкопал все это?
- Я слышал из туалета.
Наталья сидела, комкая деньги, пытаясь припомнить. Пришла из магазина, расстроенная из-за невыносимых цен. Могла и пропустить, что сказала мать, спеша навстречу, чтоб подать тапочки. Я сам удивлялся, что запомнил. Или я в туалете знаю, что делаю? В голове вертятся строчки, сижу, как за столом, и складываю их. Значит, запали слова. Опять все закипело, даже рукопись не остудила моей вражды. Вспомнил еще: за что-то грубо осадил Наталью. Наталья не запомнила, сказав, что я был внимателен к ней. А теща? Чуть пол не пробила своей палкой, без слова утопав, взбешенная и разъяренная… От этого и ее склероз, действующий в одну сторону: не знать, не запоминать, что я живу в своей квартире, плачу за проживание и что, собственно, она у меня в гостях.
- Объясняй ей буквально: почему я сижу здесь? Она думает, что я 17 часов слушаю музыку. Вот ты угадала, что у меня пошли слова. Рад, что ты поняла. Так объясни ей, что слова не просто так идут. Такой же труд, как у Олега, как у тебя. Гораздо легче сидеть у телевизора, следить за всеми и кричать:” Наташа, ты взяла деньги?” Пойми, она ничего не хочет знать про меня. Только то, что себе внушила. Вот ты ей и говори, а я тебе буду за это платить. Ты ведь не хочешь, чтоб я сейчас вышел и сказал: «Нина Григорьевна, смотрите: я даю Наташе деньги. Пожалуйста, запомните!»
Наталья смотрела на меня во все глаза, рука у нее тряслась с деньгами, я видел, что она сейчас заплачет.
- Ты меня беспокоишь, что с тобой? Ничего не говори! Мне надо еще готовить планы… Я из-за тебя не высплюсь, а знаешь, как дети чувствуют состояние? От них не скроешь, больна ты или не в духе. Расстроюсь - завтра будет пропащий день. Он уже пропал.
Вынул из стола последние бумажки, оставшиеся от разменянных долларов, и отдал ей:
