своей дочери. Мне следовало бы предпочесть её и разрешить этим все разногласия. Но что поделаешь с прихотью! Ведь в любви не рассуждают. Я чувствовал, что она должна ненавидеть меня за унижение оказаться отвергнутой соперницей собственной дочери.
Расставшись с ними и всё ещё держа в руке шесть двойных луидоров, я решил принести их в жертву фортуне за столом фараона, но сия капризная богиня, так же, как и надменная вдова, не приняла моего подношения. Я пять раз ставил на одну и ту же карту и наконец сорвал банк. Один англичанин по имени Мартин предложил войти в половину со мной, и я согласился, зная его как хорошего игрока. За восемь- девять дней мы настолько поправили свои дела, что я выкупил шкатулку и покрыл все другие убытки, к тому же ещё обеспечил себя немалыми деньгами.
Тем временем разъярённая Кортичелли рассказала обо всём мадам д'Юрфэ: историю своей жизни, нашего знакомства и своей беременности. Но чем правдоподобнее казалось её повествование, тем более добрая дама укреплялась в уверенности, что девица повредилась рассудком. Я же, со своей стороны, не мог быть безразличен к поведению сей особы и решил посылать для неё кушанья в комнату матери и обедать с мадам д'Юрфэ вдвоём. Я уверил сию последнюю, что безумие Ласкарис делает невозможным её участие в наших таинствах, но что мы без труда отыщем для сего новую избранницу.
В скором времени вдова д'Аше под тягостью бедственного положения была принуждена уступить мне свою Мими, однако первоначально я соблюдал приличия настолько, что мать могла при желании ничего не замечать. Я выкупил всё, заложенное ею, и, удовлетворённый переменой в её поведении, хотя Мими и не отдалась ещё полностью моим чувствам, уже подумывал, чтобы отвезти их в Кольмар в свите мадам д'Юрфэ. Дабы побудить сию даму на это доброе дело и в то же время оставить её в неведении истинных обстоятельств, я подумал, что лучше всего использовать для этого письмо, ожидавшееся ею от Луны.
И вот как я устроил корреспонденцию между Селенисом и мадам д'Юрфэ. В назначенный день мы вместе ужинали в одном из загородных садов, и там в особой комнате я приготовил все необходимое для таинства и держал уже в кармане написанное письмо, кое должно было снизойти с Луны в ответ на послание маркизы. В нескольких шагах от комнаты приготовлена была большая ванна с тёплой водой и благовониями, в которую нам предстояло вместе погрузиться в час Луны, наступавший тогда после полуночи.
Произведя воскурение и разбрызгивание благовоний и прочитав мистические гимны, мы совершенно обнажились, и я, спрятав письмо в левой руке, правой торжественно пригласил мадам д'Юрфэ к ванне, рядом с коей стоял кубок, наполненный можжевеловым спиртом. Я зажёг его., произнеся кабалистические заклинания, непонятные мне самому, она же повторяла их и подала письмо, адресованное Селенису. Я сжёг письмо в кубке, который был как раз освещен полной луной. Легковерная маркиза уверяла, что сама видела поднимающиеся по лучам буквы.
За сим мы погрузились в ванну, и через десять минут на поверхность воды выплыло спрятанное мною письмо. Оно было написано по кругу серебряными буквами на зелёной бумаге. Мадам д'Юрфэ взяла его, и мы вышли из воды. Когда мы снова приняли благопристойный вид, я сказал, что теперь можно прочесть письмо, уже лежавшее на особой подушечке. Она повиновалась, но лицо её омрачилось печалью, когда она прочла об отсрочивании предполагавшегося перерождения до приезда весной следующего года в Марсель Кверилинты. Кроме того, гений сообщал, что Ласкарис будет лишь помехой и маркиза должна распорядиться в отношении неё согласно моему совету. Письмо заканчивалось повелением не оставлять в Эксе женщину, потерявшую мужа, дочери которой предопределено оказать большие услуги нашему Ордену. Обеих долженствовало препроводить в Эльзас, дабы оградить от всех возможных напастей.
Мадам д'Юрфэ, которая, помимо своего безумия, отличалась ещё и великой благотворительностью, с фантастической горячностью рекомендовала мне сию вдову и выказывала сильнейшее нетерпение узнать всю её историю. Я обещал представить ей обеих женщин в ближайшее время. Мы возвратились в Экс и провели остаток ночи за беседой, обсудив всё, что занимало её воображение. После того, как дела устроились наилучшим образом, согласно моим видам, я уже не занимался ничем, кроме приготовлений к путешествию в Эльзас и стараний добиться полного обладания Мими, теперь уже окончательно мною заслуженного.
На другой день я удачливо провёл время за картами, а к вечеру имел удовольствие видеть радость мадам д'Аше, когда объявил, что решил сам отвезти её вместе с Мими в Кольмар. Я сказал о необходимости прежде всего представить их той даме, которую имею честь сопровождать и которая желает познакомиться с ними. Мои слова были приняты с недоверием, ибо мать и дочь полагали маркизу влюблённой в меня, что, конечно, не совмещалось со стремлением видеть рядом двух опасных соперниц.
Утром я заехал за ними в условленный час, и мадам д'Юрфэ приняла их с обходительностью, коей они были немало удивлены, не подозревая о той роли, которую сыграла в этом деле Луна. Мы обедали вчетвером, и обе дамы вели беседу по всем правилам светского обхождения. Мими была очаровательна. Я отнёсся к ней с особым вниманием, что маркиза приписала влиянию Креста и Розы, а её мать — хорошо известному ей обстоятельству.
Потом мы все поехали на бал, где Кортичелли, старавшаяся теперь по любому поводу доставлять мне неприятности, танцевала, как не принято у благородных особ. Она выделывала всяческие пируэты, антраша и прыжки, приправленные гримасами балетной акробатки. Я чувствовал себя висящим на дыбе. Один офицер, который, может быть, и не знал, что я считаюсь её дядей, а возможно, лишь делал вид, спросил, уж не оперная ли это танцовщица. Другой громко сказал, позади меня, что, кажется, видел её в Праге на подмостках во время прошлогоднего карнавала. Надобно было торопиться с отъездом, иначе сия несчастная могла привести меня на виселицу.
Как я уже говорил, мадам д'Аше своим любезным обхождением завоевала расположение маркизы и, полагая себя обязанной мне некоторой признательностью, сочла уместным сказаться не совсем здоровой и первая уехала с бала, и, провожая домой её дочь, я очутился наедине с нею. Воспользовавшись сим нарочно устроенным обстоятельством, я пробыл с Мими два часа, и она оказалась нежной, страстной и послушливой, не оставив уже для меня желать ничего более.
На третий день мы погрузились в удобную и элегантную карету и с радостью покинули Экс. За полчаса до отъезда у меня произошла роковая по своим последствиям встреча. Ко мне подошел незнакомый офицер-фламандец и, изобразив своё печальное положение, убедил меня дать ему двенадцать луидоров. Через десять минут он принёс мне записку, в коей был указан его долг и срок, когда он заплатит. Из этой записки я узнал, что новый знакомец зовётся Малиньяном. Все дальнейшие события произошли через десять месяцев.
Перед самым отъездом я указал Кортичелли четырёхместный экипаж, в котором ей предстояло ехать со своей матерью и двумя камеристками. Узнав это, она переменилась в лице, с голь уязвлена была её гордость. Слёзы, оскорбления, проклятия — ничто не было упущено. Я, однако, оставался непреклонен, а мадам д'Юрфэ лишь смеялась неблагоразумству своей мнимой племянницы. Зато Мими всеми способами показывала, насколько ей приятно быть со мной. На следующий день к заходу солнца мы приехали в Льеж, и я убедил мадам д'Юрфэ задержаться там, дабы получить свежих лошадей, на которых предстояло ехать в Люксембург, через Арденнские горы. Я нарочно прибегнул к этой хитрости, чтобы продлить обладание моей очаровательной Мими.
Поднявшись рано утром, я отправился осматривать город. Около моста ко мне подошла женщина, закутанная в чёрную мантилью, так что был виден лишь кончик носа. Она просила меня пойти за ней в соседний дом и указала на открытую дверь.
— Я не имею удовольствия знать вас, и осторожность не позволяет мне принять это приглашение.
— Но ведь вы знаете меня, — отвечала она и, заведя меня за угол, открыла мантилью.
Читатель, вообрази моё удивление — это была знакомая мне по Авиньону красавица Стюарт! Исполненный любопытства, я последовал за нею в комнату на бельэтаже, где она приняла меня с величайшей нежностью. Напрасные старания! Несмотря на её красоту, я ещё не освободился от злопамятства и пренебрёг показанными мне авансами, конечно, из-за Мими, которая сделала меня совершенно счастливым и для которой я хотел сохранить всего себя. Однако же я достал из кошелька три луидора и спросил, что произошло с нею после Авиньона.
— Стюарт, — отвечала она, — был лишь моим провожатым. Моё настоящее имя Рансон, и меня содержит один богатый домовладелец. Я возвратилась в Льеж, перенеся множество страданий.
