Глава 2. Облава
— След! — крикнул пограничник, шедший с монахом впереди.
Перед ними виднелось пятно первого на этой высоте снега с четким отпечатком на нем чьей-то босой ноги.
След вместил бы пару горных ботинок. Он был неимоверной ширины, с пальцами на одной линии.
Зоолог и художник подбежали к снежному пятну.
След был один. Дальше шла каменистая тропа, по которой, не зная усталости, поднималась отделившаяся от Памирской экспедиции И. Тацла группа во главе с бородатым зоологом Болотовым, так заросшим по самые глаза, что художник подшучивал, уверяя, что в крайнем случае обещанный портрет гоминоида он сделает с натуры, с зоолога.
Вокруг со всех сторон теснились горы. Синие, как на картинах Рериха, с белыми хребтами.
Особенно впечатляли более близкие скалы с острыми переломами освещенных и затемненных граней. А ближний остроконечный холм с каким-то вроде бы памятником наверху и свалившимися к подножью, как с пирамиды, плитами казался не игрой природы с ее чудесами выветривания, а чем-то рукотворным, но ни с чем не сравнимым. И еще волшебно резкие переходы света и теней, вызывавшие у художника поистине «девичий» восторг и попытки вытащить мольберт, чтобы запечатлеть неправдоподобную мозаику. И только суровая устремленность бородатого Болотова заставляла Вин Виныча, как звали Худницкого, прозванного Болотовым Худ-Худницкий, двигаться вперед.
Предстояло добраться до снежной полосы, где, может быть, окажется цепочка следов загадочного существа.
По словам буддийского монаха, которые с трудом переводил проводник-таджик, существо это не было загадочным, а, по его убеждению, в нем скиталась душа умершего человека, ждущая встречи с тем, в кого можно переселиться.
Все подсмеивались над монахом, но шли за ним.
— Вперед! — скомандовал зоолог. — Судя по отпечатку ступни, примат поднимался, как и мы.
— Если не шел спиной вперед, — заметил художник, щелкая фотоаппаратом.
— Не знаю, кто так движется, — пожал плечами зоолог.
— Говорят, леший. У него будто все навыворот…
— Эка выдумка! — возмутился Болотов. — Вам бы, дорогой Худ-Худницкий, сказки иллюстрировать, а не приматов с натуры писать! Леший! Чай не в лесу мы…
— В лесу понятнее. А чем он здесь питается? Зелень внизу осталась, — заметил художник.
— Монах говорит, ворует съестное, — пояснил проводник. — Мясо — нет. Овощи, хлеб берет.
— Ну и выдумщик этот монах! — отозвался Худниц- кий. — Скитающаяся душа у него есть просит, овощи ворует!
— Люди в горах йетти крепко не любят, — продолжал проводник. — Вонючий сильно.
— Воняющая душа! Это прелестно! — рассмеялся художник.
Зоолог повел носом:
— А и впрямь! Мне что-то запах чуется.
— И верно, — согласился художник. — Спросим охотника, у него чутье не наше.
Киргиз замыкал шествие и только теперь остановился перед следом:
— Ишь зверь какая вымахала! Однако ружье перезарядить надобно. Жакан нужна будет.
— Ни в коем случае не применять оружие! — запротестовал зоолог. — Наша задача взять его живьем. Это будет бесценная находка для науки!
— Находка? — проворчал охотник. — Ее давай, ищи. — И он остро огляделся вокруг прищуренными глазами на скуластом безбородом лице. — Есть запах. Плохой. Сверху несет.
— Возобновим подъем, — предложил Болотов. Двинулись дальше. Каждый шаг требовал усилий. Гнулись под тяжестью рюкзаков.
За один переход до снега так и не добрались.
Тщетно высматривали отпечатки огромной босой ноги. Девственный снег делал горный пейзаж еще своеобразнее.
— Здесь он, здесь, — говорит проводник. — Монах болтает, что скитающаяся душа его поджидает.
— Присутствовать при переселении душ! Совсем забавно! — заметил художник.
Зоолог был сосредоточенно молчалив.
Казалось, добыча была так близка. И неужели опять неудача, как и со всеми исследователями до него!
Разбили палатку.
Охотник умудрился раздобыть поблизости кое-какого сушняка, хотя, казалось, что здесь ничего не растет.
Вместе с проводником они разжигали костер.
Зоолог открывал консервы.
Пограничник вызвался сварить солдатскую похлебку. Собственно, голубоглазый Алеша Крючков уже не был пограничником, срок службы его кончился, и он мог отправляться домой. Узнав о цели бородатого зоолога, он подсказал Болотову, что задержанный на заставе монах может оказаться полезным в экспедиции, и вызвался сопровождать его.
Монах утверждал, что перешел границу, гонясь за йетти. И сумел убедить молоденького лейтенанта, начальника заставы, что выполняет данный в монастыре обет, и что-то добавлял о том, что «его душа совсем плохой, надо новый».
Перед палаткой монах уселся на камень и вдруг, к великому удивлению остальных, вытащил шахматную доску, вопросительно оглядывая подходивших к нему людей.
— Никак сыграть с кем-нибудь хочет. Так я могу. Зубы об меня обломает, — заявил художник.
Солнце садилось за недавно еще синюю гору, которая стала черной на фоне оранжевой, до невероятности яркой зари.
Болотов снисходительно наблюдал за игрой.
— А что вы думаете? — обернулся к нему Вин Виныч. — Игра-то эта из Древней Индии пошла. Вот и слоном он ходит только на одну клетку, как до европейского усовершенствования игры. Может быть, игра входит в программу самосовершенствования, каким они там в своем монастыре занимаются?
— Громоздятся что-то фигуры ваши. Преимущества не видно.
— Так ведь приходится приноравливаться к старинным правилам. Все наши дебюты — не в счет. И цена фигур, выходит, иная.
Монах потирал бритую голову и что-то говорил. Таджик-проводник был занят у костра, и понять слова монаха было невозможно.
— О чем это он? Может, про «свой плохой душа»? — шутил художник. — А мы ему сейчас кое-что покажем. Ну, любезный… — И художник двинул пешку на два поля вперед.
Монах замотал бритой головой и отставил вражескую пешку на поле назад.
— Дает понять: не зарывайся! — сказал зоолог.
— Да нет! Он напоминает мне, что два хода пешкой не в Индии, а у нас в Европе ввели. А жаль, такая комбинация могла получиться!
Внезапно художник нахмурился и одну за другой взял предложенные ему монахом фигуры, а потом смешал шахматы.
— Ему не за душой йетти надо было гоняться, а у одра Алехина, Капабланки или Петросяна стоять, авось их души к нему перекочевали бы.
Монах спрятал шахматы.
