— Трудно будет найти их в открытом море?
— Очень трудно. Почти невозможно…
'Георгий Седов' находился на севере моря. Нам с Нетаевым еще предстояло добираться до него с попутным пароходом. Если «Седов» уйдет к острову Угаданному, мы на него не попадем.
Мы бродили по острову Дикому. Кое-где у подножия скал лежал снег. Между камнями зеленели мох и низкая полярная трава. Я нашел несколько крохотных, сильно пахнущих цветочков. Под ногами шныряли лемминги зверьки, похожие на крыс, только пестрые. Между их норками были протоптаны аккуратные дорожки.
Мы прошли в радиоцентр. Большой зал был наполнен стрекотом аппаратов. Радисты и радистки в наушниках сидели над ключами и пишущими машинками. Принимая на слух, они сразу печатали текст.
Нам показали радиста Грачева, поставившего рекорд на состязаниях полярных радистов. Он успевал принять на слух запись специального аппарата и напечатать на машинке невероятное количество слов в минуту, чуть ли не вдвое больше обычной машинистки.
Сейчас Грачев держал связь с островом Угаданным. Его крупное лицо с выдающимися скулами было нахмурено.
— Баранов прошел над островом. Идет, — бросил он через плечо подошедшему к нему начальнику смены, ненцу Вылке.
Вылка пошел к телефону… Глядя на него, я вспомнил рассказ Гали.
В Усть-Камне нам с Нетаевым поспать не удалось. Со времени вылета из Архангельска мы не ложились уже больше суток, но сейчас было не до сна. Каждая радиограмма Баранова тотчас передавалась по всему острову.
Через два часа после нашего прибытия все население острова Дикого собралось на берегу. Так бывает только во время авралов, когда приходят грузы.
Запрокинув головы, люди смотрели в небо.
Раздавались голоса:
— Только Матвей Баранов мог это сделать!
— Не поверю, пока сам не увижу.
— А видели, как он ударился, когда давеча садился на бухту?
— Вот потому и поверить не могу…
— Я сам принял радиограмму, — веско сказал Грачев.
— Летит! Летит!
— Сможет ли сесть? Не поломалось ли у него там что-нибудь?
— У Баранова-то?
— Все-таки… нет ли повреждений?
У Нетаева был морской бинокль. Я увидел летающую лодку. Она снижалась торопливо, без традиционного круга.
Скоро лодка пошла над верхушками волн. Вот она коснулась их, подскочила, словно подброшенная вверх, опять опустилась и понеслась по волнам, вздымая брызги.
— Сел! Сел! — закричали в толпе.
Летающая лодка с ревом пошла в маленькую бухту.
Увязая ногами в топкой почве, люди бежали к мосткам.
Навстречу плывущему самолету несся катер.
На мостки причала поднялось несколько человек. Среди них был Костя. Он усердно размахивал руками.
— Который тут радист Панов? Механик Гордеев кто? — спрашивали в толпе.
— А вон в меховой куртке, высокий, с ружьем. Это и есть Гордеев. Мы с ним на острове Русском зимовали.
— Он оттуда и перебрался на остров Угаданный?
— Оттуда.
— А теперь сразу на Дикий попал. Два дня назад, наверное, и не думал об этом.
— Два часа назад не надеялся…
Взволнованные люди расступились.
Два полярника, в меховых куртках, с ружьями за плечами, попали в объятия встречающих. Мы с Нетаевым тоже подошли пожать им руки.
У спасенных были изнуренные, растерянно-радостные лица. Панов, маленький, курносый паренек, видимо впервые попавший на зимовку, был даже смущен таким сердечным приемом. Гордеев, костлявый, высокий, сконфуженно разматывал красный шерстяной шарф.
— Да мы за нерпой… собак кормить… Мы ненадолго… — отвечал он кому-то. — Как же нам теперь обратно, на Угаданный?
Обоих потащили в буфет — угощать.
— Мы омуля копченого наелись, — отнекивались они.
Сквозь толпу мы пробились к Косте. Блестя глазами, он в десятый раз рассказывал:
— Увидели их, когда облетали район острова. Баранов так рассчитал: если собака три часа назад вернулась — значит, они где-то тут, подле острова. Далеко их не унесло.
Подошел Грачев:
— А вы знаете, зачем они собаку ранили?
Все обернулись к нему.
— Хотели, чтобы она на станцию прибежала, дала бы знать, что они тут, близко. Нужно было переплыть полынью до берега. Собака не хотела уходить. Вот ее и ранили, чтобы убежала.
— Я сам об этом хотел рассказать, — перебил Костя. — Они ее пырнули ножом, вроде письмо послали: дескать, живы, близко. Вот их Баранов и нашел по обратному адресу.
— Но как вы сумели взять их на борт? — спросил Нетаев.
Костя посмотрел на него насмешливо.
— Помнишь, как нас навернуло в бухте при трех баллах?
Нетаев потер затылок.
— Потому Баранов вас и высадил. Не хотел с вами рисковать. Он уже решил садиться на воду в шторм.
— Вот этого я никак не пойму, — вставил Грачев. — Надо Баранова расспросить.
— Он и разговаривать об этом не станет. Не знаешь его? — возмутился Костя. — Я сам расскажу, как он это сделал. Видели сверху море, когда шторм? Оно все будто заштриховано.
— Да, да… я заметил, — вспомнил я.
— Это волны. Они бегут рядами. Каждая линия — гребень волны. Если такой гребень ударит лодку — гроб. При посадочной скорости — ей каюк.
— Как же Баранов?
— Сначала я сам ничего не понимал. Вижу, над самыми волнами идем. Пена на них такая… лохматая, серая. А Баранов выруливает, чтобы вдоль гребня идти. Ну и вырулил. Тут и я понял, что он делать хочет. Вижу, словно застыли под нами волны, остановились. По морю мы с ними с одной скоростью движемся… ну и перемещаемся, летим вдоль волны. Вот представьте, что вы вкось по перрону бежите, все время находясь против дверцы движущегося вагона. Так же и мы… Летим по морю вкось и все время над одной и той же волной. А волна здоровая, прямо как железнодорожная насыпь… Было бы волнение меньше — ни за что не сесть! А тут он сел прямо на гребень. Было где поместиться!
— Артист!
— Опустились мы на гребень без удара. Бить нас потом начало, когда мы потеряли скорость, с волны сошли. Ох, и било, ох, и качало… елки-палки! Думал, разобьет машину… Нет, ничего, сняли мы их с льдины. Крепко ребятки натерпелись. Глазам не верили, что мы сели… А в воздух поднялись вот как: подрулил Баранов севернее острова к двум ледяным полям. Между ними волнение уж не то было. Вот мы и взлетели.
— Теперь догоним 'Седова'! — обрадовался Нетаев.
Потом мы увидели Баранова. Высокий, широкоплечий, прикрываясь полой куртки, он закуривал. Бросив спичку, обернулся и протянул знакомый кожаный портсигар.
— Закурим, — сказал он улыбаясь.
Папиросы брали все, даже я, никогда не куривший.
Кстати сказать, из-за ветра или от чего другого, но никто не закурил.
Папироса летчика Баранова до сих пор хранится у меня в память об Арктике.
'ПОЛЯРНЫЙ ВАРЯГ'
— На память об Арктике я подарю вам фотографию корабля, — сказал мне радист Грачев.
Я взял переданный мне снимок. Небольшой торговый пароход. На борту можно разобрать: «Дежнев».
Я знал, что Грачев побывал едва ли не на всех полярных кораблях.
— Вы плавали на 'Дежневе'? — спросил я.
— Нет. Радистом на нем я не плавал. Но этот корабль мне особенно дорог.
— Почему?
— Это 'Полярный Варяг'.
— 'Варяг'?
— Разве вы не слышали о знаменитом бое между торговым пароходом «Дежнев» и немецким бронированным военным кораблем?
Мне даже неловко стало — как мог я забыть! Я ведь даже видел картину какого-то художника, где нарисован этот бой с борта «Дежнева».
— Я мог бы нарисовать этот бой с борта немецкого рейдера, — сказал Грачев.
— С борта рейдера? — изумился я, поглядев на Грачева, но лицо его было серьезно.
— Всему миру известен этот случай у полярного острова, но никто, кроме меня да гитлеровцев, не испытал на себе силу дежневских снарядов.
