вопросах, как вечность и безграничность Вселенной, ставя под сомнение единый акт творения как начало существования мира, который, будучи вечным, начала не имеет и не будет иметь конца.
Гассенди и Пьер Ферма переглянулись, а маркиз схватился за голову.
Вчерашний забияка с оскорбительной улыбкой и обнаженной шпагой в руке оказывался теперь отнюдь не меньшим задирой с гусиным пером за ухом и саркастической улыбкой на изможденном лице.
Однако глубокие мысли непременно нужно было, как советовал Тристан, перемежать со смешными нелепостями, чтобы истинно мудрое не слишком выделялось, сходя за выдумки так же несерьезные и смехотворные. Поэтому Сирано с завидной изобретательностью стремился показать в лунном «ином» мире все «наоборот»: города он делает подвижными и передвигает Их столь же глупым образом, как поднимался в небо с помощью магнита Илия-пророк. Лунные горожане, заводя пружины, заставляют спрятанные в стенах домов мехи дуть на паруса, приделанные к поставленному на колеса дому. Это все равно что пытаться сдвинуть с места лодку, сидя в ней и дуя на ее парус, не касаясь воды. Вкушение пищи Сирано заменяет на Луне вдыханием запахов. Лечение – предотвращением болезней, более того! – утверждает, что «воображение человека может способствовать его излечению» (на сотни лет предвосхищая психотерапию!). А вместо денежного обращения он допускает расплату «стихами»!
И слушатели снова смеялись.
В том месте, где Сирано говорил о клеточном строении человеческого организма, о «ничтожно малых и злобных животных», которые несут людям болезни, но столь же крохотных друзьях человека, стерегущих врагов у него в крови, герцог д’Ашперон, чтобы дать отдохнуть чтецу, прервал его:
– Ваши предположения о строении человеческого тела, несомненно, будут признаны нашими лекарями дерзкими и ни на чем не основанными. Если бы вы доказали, что чума передается невидимыми нам врагами, а не зловредными испарениями, вы стали бы спасителем человечества.
Мог ли знать герцог д’Ашперон, что в его родной стране спустя двести лет великий ученый Пастер откроет мир микробов, борьба с которыми положит конец многим эпидемиям.
– Вы еще упомянули в рукописи о лечении воображением, как бы вас не обвинили в почитании колдовства, – сказал маркиз.
Сирано презрительно пожал плечами и возобновил чтение. Но вскоре сам же маркиз де Шампань прервал его рукоплесканиями:
– Браво! Браво! Именно непристойности, как острой приправы к чудесному блюду, и не хватало в вашем трактате. Теперь им будут зачитываться! – И маркиз даже вскочил от восторга. – Каково! Господа, каково! Награжденные люди на его «ином свете» носят не шпагу на поясе, а изображение… детородного органа! – И он прыснул со смеха.
– Позвольте мне, как юристу, возразить, – вмешался Пьер Ферма. – Прежде, чем обвинить автора в непристойности, обратим внимание на возмущение автора, в ответ на которое лунянин ответил: «О «мой маленький человечек»!.. Несчастная страна, где позорно то, что напоминает о рождении, и почетно то, что говорит об уничтожении!»
– Браво! – снова прервал маркиз де Шампань. – Наш метр Ферма добился бы вашего оправдания в суде, в особенности, если когда-нибудь судейские мантии наденут дамы!
Сирано попросили читать дальше.
Он закончил богопротивным высказыванием лунного безбожника, которого явившийся дьявол повлек с собой (вместе с автором-рассказчиком, слушавшим богопротивные речи) прямо в ад, находящийся, как известно, в центре Земли. И незадачливый герой рассказа на этот раз с помощью нечистой силы вернулся на родную планету.
Сирано захлопнул папку из свиной кожи, содержащую рукопись.
Все глубоко задумались, и уже никто не смеялся.
Пьер Ферма первый высказал общую мысль о церковной цензуре, которая вряд ли пропустит столько крамольных мест.
– Разве мало был наказан безбожник «иного мира» за свои кощунственные речи, схваченный н увлеченный в ад самим дьяволом? – спросил Сирано.
– В парламенте, если бы я защищал вас перед ним, мне удалось бы доказать вашу невиновность. Но вот как отцы-иезуиты? – ответил Ферма.
Слушатели молча качали головами.
Мольер подошел к Сирано и с улыбкой произнес:
– Спасибо тебе, друг, за сцену пышных похорон в наказание нечестивцу. А я-то беспокоился, найдется ли мне место
Сирано печально улыбнулся.
– Все можно смягчить, все спасти, – сказал подошедший к Сирано Кола Лебре.[9] – Когда ты читал о семьях на Луне, где власть переходит от выживших из ума стариков к молодым энергичным сыновьям, которые наказывают нерадивых отцов, избивая их изображения, я вспомнил Мовьер и порку, которую устроил тебе твой отец. Я вижу, ты ему этого не простил.
– Я не умею прощать, – отозвался Сирано. – В особенности, когда речь идет не только обо мне, а о мрачных наших обычаях, которые надо искоренять.
Глава четвертая
В условленный с Пьером Ферма день, еще в замке герцога д’Ашперона передав метру для ознакомления свою рукопись трактата по физике, Сирано с некоторым волнением отыскивал на улице Медников постоялый двор «Не откажись от угощения».
Какое забавное название! И чем-то знакомое! Ба! Да это ведь тот самый трактир, где они с Ноде, прибыв в Париж в «день баррикад)», оставили купленных в Гавре лошадей. Еще тогда ему подумалось, что где-то он видел подобную вывеску. Подумал и забыл. А теперь…
Ну конечно! Бешеная скачка с Тристаном из Парижа на восток. Одинокий постоялый двор у дороги. Призывная надпись: «Остановись и угостись!» То и другое было так необходимо! Отдых – полузагнанным коням, угощенье – путникам!
Его поднесла им «фея постоялого двора» в ярком крестьянском платье с корсажем, с лицом мадонны и фигурой нимфы. Потом, ночью, она явилась просвечивающимся призраком, но не соблазнить, а спасти гостей от ворвавшихся в трактир гвардейцев кардинала. Прощальный, чуть затянувшийся поцелуй… и перемахнувшие через ограду свежие кони!..
А годы спустя почудившийся на баррикаде знакомый женский силуэт со знаменем в руке.
И вот теперь невдалеке от того места эта вывеска:
Так могла придумать только женщина!
И когда Сирано вошел в трактир; чтобы спросить комнату остановившегося здесь метра Ферма, он даже не удивился, увидев за стойком по-прежнему прекрасную «фею постоялого двора». Не удивился, но встревожился…
– Ах, какая жалость! – всплеснула она руками, выслушав Сирано. – Метр Ферма только что вышел проводить своего почтенного гостя, аббата Гассенди.
– Ах вот как! – сокрушенно отозвался Сирано, почему-то краснея.
– Не откажитесь от угощения, почтенный господин! Я предложу вам кружку славного вина. Оно просветляет голову и освежает память. Ради этого, пожалуй, я и сама выпью с вами за столиком, если позволите.
